20 часов. 9 июля. 1941 года

Осужденный Н. Вавилов, бывший академик, доктор биологических и агрономических наук».

(Из письма к Берии)

ВДУМАЙТЕСЬ! ОСУЖДЕННЫЙ Н. Вавилов. БЫВШИЙ! Не всемирно известный генетик, ботаник, географ. Член-корреспондент Академии наук СССР (с 1923 г.), директор Всесоюзного института растениеводства (с 1924 г.), Президент ВАСХНИЛ (1929-1935 гг.) и Вице-президент ВАСХНИЛ (с 1935 г.) , директор института генетики (с 1930 г.), член-корреспондент Германской академии естествоиспытателей «Леопольдина» в Галле, почетный доктор Софийского университета и высшей сельскохозяйственной школы в Борно, член академий Шотландской, Индийской, Чехословацкой, а так же Линнеевского общества в Лондоне, Кирилло-Мефодиевского в Болгарии, Международного совета экспертов при римском Международном агрономическом институте, Нью-Йоркского географического общества, Американского ботанического и Мексиканского агрономического общества, Испанского общества естествоиспытателей, Британской ассоциации биологов...

Настоящее заменено коротким – осужденный, будущее вычеркнуто – бывший…

Даже в 1942 году, когда советского заключенного Н.И. Вавилова избирают членом Английского королевского общества (!) – он останется заключённым. Заключённым и погибнет. А судмедэксперт Зоя Федоровна Резаева, освидетельствовав труп учёного, вспомнит, как ее муж, агроном Василий Петрович Сериков, восторженно отзывался о некоем великом агробиологе академике Вавилове. Вспомнит о похоронке, полученной недавно, вздрогнет от скрипа открываемой двери и, смахнув торопливо слезы (не дай Бог увидят – припишут сочувствие «врагам народа»), в графе «место службы и должность» напишет – «заключенный». О том, что перед ней лежал человек, о встрече с которым её муж мечтал всю жизнь, она узнает только через четверть века, случайно, от чужих для неё людей. А пока в другой графе допишет – «труп доставлен без одежды...»

Тюрьма. Здесь свои критерии оценки личности «осужденный», «заключённый»… «труп»…

Сколько их, Ивановых, Петровых, Вавиловых... окажется под ее скальпелем? Тысячи. Еще больше пройдёт их через руки (в прямом смысле, так как многих он обыскивал) надзирателя Саратовской тюрьмы № 1 В.П. Игнатьева: «Кто такой был для меня Вавилов, один из сотен тысяч, что оказывались в нашей тюрьме? Разберись тут – враг он или не враг, когда Время трупным запахом пропахло. На людей на улице смотрели, как на завтрашних наших пациентов, – скажет он, оправдывая себя, и перекреститься: – Слава богу, мы в эту мясорубку не попали».

Вавилов попал. Оказавшись в смертельном потоке грязной лжи и беспощадной клеветы, бурлящем по всей стране, он так и не сможет противостоять ее беснующемуся водовороту.

О днях, предшествующих той чудовищной трагедии, что завершилась для Вавилова в Черновцах 6 августа 1940 года в 23 часа 15 минут, когда он был арестован в своей последней экспедиции, написано немало. Как и о его богатейшей научной деятельности. И почти ничего – о последних годах в заключении. Слишком мало осталось свидетелей другой жизни ученого – жизни заключенного. До сих пор этот период окружен ореолом противоречащих друг другу легенд, взаимоисключающих исследований и также разноречивых официальных документов. Нелегко разобраться в этом еще одном потоке лжи и правды. И все же беру на себя смелость некоторые документы представить на суд читателей и прокомментировать. Потому что об этом молчать нельзя! Уходят из жизни последние свидетели. Таинственным образом исчезают из архивов документы. А что же завтра? Ведь даже сегодня в материалах видных учёных и биографов Николая Ивановича много неточностей, необоснованных выводов. Оно и понятно: жизнь в заключении – это не жизнь на миру. Хотя представить её по скупым, случайным воспоминаниям и документам не так уж и сложно. До боли похожи эти судьбы – судьбы осужденных по статье 58...

«10 апреля 1941 года, будучи учеником 9 (?!) класса 12-ой средней школы г. Саратова, ночью я был арестован органами НКВД. Началось следствие, в процессе которого я узнал, что являюсь членом антисоветской молодёжной организации под названием «Литературный кружок» (?!), а также о собственном намерении службы в иностранных разведывательных органах (почему-то английской разведке, хотя в школе изучал немецкий?!), с целью подрыва Советского государства и свержения правительства во главе с «вождем народа». В этот же период, по данному «делу», было арестовано еще одиннадцать человек (семеро 15-16-летнего возраста. – Прим. А.А.), из которых я знал только троих, с остальными познакомился на суде. Как и какими методами велось следствие? Могу с чистой совестью заявить, что оно ничем не отличалось от тех, что мы видим в кино, читаем в книгах, применявшихся в гестапо и СС к советским людям. Но там были наши враги идейные и кровные, а люди в краснозвездных фуражках, именующие себя чекистами, с партбилетами в кармане, превратившись в средневековых инквизиторов, добивались признания в несовершенных преступлениях от своих же людей, советских! Не брезговали ничем: бесконечные допросы ночью (с обязательным лишением сна днём) – «конвейер» – следователи меняются, а ты стоишь часами, сутками, и крик, крик, крик: «Нам все известно. Только чистосердечное признание искупит твою вину, подумай о близких, не признаешься – расстреляем... скотина, признавайся, если хочешь, чтобы твоя семья жила». Это в лучшем случае. Обыкновенно избивали или приставят пистолет к виску и отсчитывают...»

(Из воспоминаний бывшего заключенного Саратовской тюрьмы Николая Михайловича Паржина, присланных на имя автора.)

То, что досталось на долю пятнадцатилетнего Николая Паржина, пережили многие из тех, кто знал Вавилова. Избивая ученика третьего класса, будущего профессора, доктора биологических наук Ивана Михайловича Голубинского, следователи пытались убедить, что год его рождения не 1909, а 1899 (?!). Иначе какой же из него эсер – десятилетнего возраста? (По-видимому, кто-то донес, что Голубинский якобы бывший эсер или в НКВД «горел план» по эсерам?) Но когда убедились, что упрямый «меньшевик» не соглашается прибавить себе десяток лет, начали инкриминировать … шпионаж… мальчишке! От профессора Константина Георгиевича Шульмейстера вначале потребовали признания в заговоре против Советской власти, но через несколько дней следователь Скорбин, криво усмехнувшись, развел руками: «Обвинение в заговоре снимается, у нас по этой части и без тебя перебор, а вот это признание подпишешь». Шульмейстер взял протянутый листок. Теперь ему предъявляли обвинение в подготовке террористического акта против «вождя народов». Абсурд?! Но это было! И за этот абсурд миллионы людей расплачивались жизнью, десятками лет тюрьмы и каторги. В 1930 г. пятнадцать крупнейших ученых, в том числе профессор А.В. Чаянов – член коллегии Наркомзема и Госплана СССР, профессор Н.Д. Кондратьев – директор Конъюнктурного института, профессор Л.Н. Литошенко, профессор А.Г. Дояренко и другие были арестованы и обвинялись в том, что входили в состав нелегальной «Трудовой крестьянской партии», якобы ставившей своей задачей свержение Советской власти. Разумеется, всем «членам» этой организации вменялось в вину проведение вредительства в различных отраслях сельского хозяйства и преступная связь с иностранцами. К лику «руководителей» этой организации с 1925 г. был причислен и Н.И. Вавилов. Такой партии, как выяснилось в 1955 г. (военной прокуратурой СА и ВМФ), вообще не существовало! Но это не смущало энкавэдэшников. Нет, так будет. Для детей вполне достаточно «Литературного кружка» (куда и угодил Паржин), для взрослых – масса троцкистских организаций (понимали, что кружок для них несолидно), а для агробиологов – своя крестьянская партия. И хотя подследственные впервые слышали об этих организациях и кощунственных обвинениях – признавались. Не все, но многие. Почему? Как обвинение, так и допрос в тюрьмах велись по одной схеме. В целом «конвейер» дознания состоял из нескольких этапов: вначале «доверительная» беседа, в которой подследственному сообщали, в чем он виноват. Далее от него требовали признания, а чтобы дополнительно дал показания, на других лиц, обещали свободу, карьеру, ученым – кафедры и институты. Для контраста одновременно во время «беседы» в соседней камере пытали или инсценировали стоны, крики, проклятия и мольбы. Если подследственный не догадывался о «намёке» и молчал, то сам оказывался в этой камере, разумеется, не для бутафорских представлений. «Излюбленный» прием дознания – беспрерывный допрос стоя, который мог длиться сутками. За это время подследственный не получал воды (если и давали, то соленую). Кормили только селедкой. Когда не помогал и «конвейер», в ход шли кулаки, угрозы. Как правило, сдавались на последнем этапе, когда следователи «вспоминали» о родных и близких, обещая, если признания не услышат, устроить им подобное, а возможно и похуже. И сознавались. Понимали, раз их безвинно посадили – родных не пощадят... На допросах применялись и собственные «изобретения», как, например, в Саратовской тюрьме «парашют», «кино» и «колесо». «Парашют» особенно ценился в камере с высоким потолком, в который ставились пирамидой табуретки. Внизу четыре, на них три, еще выше две и одна. Подследственный сидит на верхней под потолком и отвечает на вопросы следователя. Отказывался отвечать – летит на бетонный пол, так как следователь выбивает нижнюю табуретку. «Кино», наоборот, проводили в узкой и низкой камере, по стенам и полу которой постоянно лилась холодная вода (прислониться, сесть смерти подобно). Подследственного, продержав несколько часов в ней, выводили (точнее, вытаскивали) полностью обледеневшего и заставляли подписывать. Если отказывался – отправляли на вторую «серию», так до бесконечности. То, что многие умирали от воспаления легких, так и не дождавшись суда, следователей не смущало. «Признательные» документы оформлялись как от живого и только затем констатировали смерть. Но самым интеллигентным считалось «колесо». Упрямцу, связав руки и перегнув через спину, привязывали голову за шею к одной ступне и в таком положении заставляли стоять. Падал – ставили обратно. Многие не выдерживали и десяти минут...

По аналогичной схеме 12 августа приступил к допросу и старший лейтенант госбезопасности, тридцатитрехлетний Алексей Хват, усмехаясь, сообщил академику, что тот руководитель антисоветской организации «Крестьянская трудовая партия», и с 1920 (?!) года занимается не научной, а подрывной деятельностью как иностранный шпион английской разведки. О чем думал ученый, глядя на его вышколенное, высокомерное лицо? Может быть, вспомнил себя тоже тридцатитрехлетнего, когда он в 1920 г. на III Всероссийском селекционном съезде в Саратове объявил об открытии им «Закона гомологических рядов в наследственной изменчивости». И куда, по логике следователя, будущие «враги народа» собрались на свое первое организационное совещание. III Всероссийский... В то лето город был практически на осадном положении. В Балашове и Сердобске вызревало восстание контрреволюционеров. Особенно зверски бандиты расправлялись с коммунистами и их семьями. Нетрудно представить, какое мужество потребовалось саратовцам, чтобы в таких условиях организовать приезд свыше 60 участников съезда, обеспечить их продовольствием и жильем. Но каково было добираться со всех уголков России, через горнило гражданской войны самим участникам съезда?! Не многие отважились на этот далеко не безопасный путь. И, тем не менее, в день открытия съезда, 4 июня, просторная аудитория Саратовского госуниверситета едва вместила всех желающих. Были не только биологи и селекционеры, но и физики, математики, врачи, филологи. И вот спустя 20 лет молодой лейтенант госбезопасности расценивает съезд как «сборище будущих «врагов народа». Более того, последующую экспедицию Вавилова в ряд районов США, Канады и Западной Европы Хват оценивает как «налаживание контрреволюционной сети и поиска хозяев, которые могли бы финансировать его «вредительскую» деятельность»

(Из воспоминаний Г. Лозовского).

Фантазия Хвата не блещет особой новизной. Посещение Вавиловым крупнейших биологических и агрономических институтов США, Канады, Англии, Франции, Германии, Нидерландов и Швеции он описывает как встречу с тайными агентами иностранных разведок. Абсурд? Но именно с этого абсурда начинается разговор следователя и учёного. Именно после этого абсурда в следственном деле № 1500 (т. 6, л. 4. Данные, взятые из дневника Ф.Х. Бахтеева, которому М.А. Поповский, изучавший следственное дело, передал часть материалов.) появляется ответ Вавилова: «Категорически заявляю, что шпионажем и другой какой-либо антисоветской деятельностью не занимался...» «Я считаю, что материалы, имеющиеся в распоряжении следствия, односторонние и неправильно освещают мою деятельность...» … «Я считаю, что это не что иное, как возводимая на меня клевета».

Хват в протоколах допроса скрупулезно запишет каждое слово подследственного. Он спокоен, откровенно ехидничает, хихикает брызжа слюной. Вавилов еще не ознакомлен с главным – доносами на него людей, многих из которых он считал своими близкими друзьями. Д о н о с ы. Откровенные и тайные. Написанные добровольно и выбиваемые в застенках НКВД. Они лягут в основу агентурного дела № 268615, заведенного на Н.И. Вавилова с 1931 г. Судьба ученого, по сути, предрешена. Травля, организованная против него с 1927 г., нашла свой логический выход в ОГПУ. Осталось ждать команды на арест. Но чьей? Кому было выгодно устранить Вавилова?

«Беспощадно выкорчевывать врагов и их охвостья из научных учреждений. К руководству академии и отдельных научно-исследовательских институтов пробрались враги, проводившие свою подрывную работу, для того, чтобы создать благоприятную обстановку для подрывной деятельности, вредительское руководство академии окружило себя группой политически сомнительных бездельников и подхалимов, щедро подкармливая их за счёт государственного кармана. Это охвостье до сих пор остаётся в академии».

Из статьи И. Зорина «Оздоровить Академию с-х наук»

Еще нет на горизонте Лысенко, еще Вавилов находится у вершины признания. В 1927 г. он участвует на международном генетическом конгрессе в Берлине, где выступает с докладом «О мировых центрах генов культурных растений» – открытием, укрепившем его мировую славу. Совершает путешествие по горным районам Вюртемберга (Германия). Участвует в конференции экспертов по сельскому хозяйству в римском Международном агрономическом институте, но каждый раз с тревогой покидает родную страну и Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур, которым руководит с 1924 г. Причин немало, но главная в том, что Наркомзем все чаще вмешивается в дела института. Вмешивается не только порою некомпетентными рекомендациями, но и поддержкой в рядах ученых далеких от науки людей. Например, Александра Карловича Коля, которому в 1925 г. Наркомзем рекомендует дать профессорское звание и должность заведующего Бюро интродукции и информации института. Николай Иванович возмущен, зная истинную ценность деяний ставленника Наркомзема, он (кстати, в свойственном для него неизменно доброжелательном стиле) 16 февраля пишет в Москву: «Знакомство с А.К. Колем вызывает в нас неуверенность за то дело, которое хотелось бы ему поручить... И это общее мнение всех, кому вплотную приходится сталкиваться с ним». Но «мнение всех» Наркомзем мало интересует. Какой чудовищной трагедией обернется такое отношение к людям науки в дальнейшем (впрочем, не только к ним)! А пока закладываются первые кирпичики в ту стену иезуитского противостояния, которая черным валом взметнется между учеными и партийно-хозяйственными лидерами страны. 10 апреля 1925 г. Вавилов вынужден написать к одному из своих ближайших друзей К.И. Пангало о зарождении в институте ненормальной обстановки: «Наша дисгармония в резкой степени началась с прошлого года, когда появились Шиманович и Коль, которых действительно трудно ввести в рельсы, но мы их введем или разойдемся. Других вариантов не будет»... Были. Несмотря на многие попытки избавиться от Коля, это ему не удастся. Поддержка «сверху» окажется сильнее воли академика. И не только в отношении Коля. Мне неоднократно приходилось беседовать с уцелевшими сотрудниками этого института (многие погибли в годы репрессий, в годы Великой Отечественной войны, многих унесли годы.). Мнение о Коле было едино: как о высокомерном, самолюбивом, хвастливом человеке, недоучке «без царя в голове». Среди прочих он явно выделялся своей неаккуратностью и откровенной ленью. Адресуя из заграничных экспедиций посылки с семенами, Николай Иванович вынужден был писать в инструкциях в институт: «Всему отделу интродукции и особенно Колю напоминаю…».. Несмотря на это, большинство семян, попадавших в руки профессора, постоянно терялись, гибли в период вегетации, этикетки с описанием оказывались перепутанными. Однако это не мешало Колю считать себя учёным, даже более значимым, чем Вавилов, откровенно игнорировать его замечания и жаловаться сотрудникам, что академик ему завидует, третирует из-за расхождений в научных взглядах. Но одним нытьем Коль не ограничивался. Уверенный в собственной правоте, он сочиняет пасквиль на имя управляющего делами Совнаркома и председателя совета института Н.П. Горбунова, в котором пишет, что Вавилов совершенно не занимается директорскими делами, рабочее время проводит в увеселительных поездках за границу, совершенно забросил научную работу, что, разумеется, сказывается на деятельности института. Увы, Коль не был одинок. В Совнарком поступили жалобы на частое отсутствие директора от Д.Д. Арцыбашева и И.Д. Шимановича. Под влиянием их клеветнических писем Горбунов был вынужден высказать Вавилову замечание о том, что долговременные выезды за границу неблагоприятно сказываются на работе доверенного ему учреждения. В ответ Николай Иванович подал заявление об отставке. Мечта Коля сбылась, и он видел себя уже директором ВИПБиНК, но... вмешались возмущенные сотрудники, также обратившись с письмом к Горбунову, разоблачая истинную цель «правдоискателей», они дали свою оценку директору. «Мы утверждаем, - писали они в своем письме, - что не только основные, руководящие институтом идеи, научно разработанные Н.И. Вавиловым, но и план работы каждого отдела, каждой секции института, ежегодно прорабатывается в научных заседаниях под руководством Николая Ивановича, и по каждому плану мы всегда имели исчерпывающую критику и координирование с работой других частей института, осуществляемые Николаем Ивановичем. Даже такие, казалось бы, далекие отделы, как отдел плодоводства и огородничества, физиологические, химические работы, находятся под непосредственным контролем Николая Ивановича. Каждый ассистент, лаборант за время экспедиции получает от Николая Ивановича ряд писем с указанием всего нового среди форм, найденных в экспедиции, или указания на литературные новости»... Вавилова отстояли. Конфликт, казалось бы, был исчерпан. Более того, в 1929 г. он утверждается Совнаркомом СССР первым президентом организованной Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, избран в действительные члены Академий наук УССР и СССР, членом Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК). Организует и проводит экспедицию в Китай, Японию, Корею. В этом же году к нему приходит и мировое признание – он избран членом-корреспондентом Чехословацкой и Германской академий, членом Британской ассоциации биологов, в Международный совет экспертов при римском Международном агрономическом институте. Но Коль не успокаивается. Всемирное признание заслуг Вавилова его только бесит. Он обращается к прессе, пытаясь привлечь далекую от науки общественность. И в Листке РКИ «Правды», помещает явно клеветническую статью «Ученые в облаках», где обвиняет ученых института ВИПБиНК и Вавилова в умышленном замалчивании результатов экспедиций, в отрыве их разработок от задач реконструкции сельского хозяйства и в прочих «вредительских» грехах. Вавилов и Горбунов буквально через номер публикуют ответ, в котором камня на камне не оставляют от «аргументов» радетеля за «истинную» науку. После таковой оплеухи Коль замолкает надолго. Но поднимаются другие «патриоты». 21 февраля 1930 г. в газете «Правда» появляется статья «Институт благородных ботаников», в которой автор В. Балашов пишет: «В институте опытной агрономии работает 59 дворян, бывших крупных землевладельцев, 25 потомственных почетных граждан, 5 сыновей купцов и фабрикантов и 12 детей попов (кроме того 65 сотрудников не представили о себе никаких сведений)». В статье (а не в амбициозном разговоре на площади!) секретари Вавилова – сестры Шаллерт называются «престарелыми канцелярскими дамами», заместитель директора института Мартынов – «домашним коммунистом», а «дворянский» коллектив института «родовой общиной». Вавилов обвинялся в непролетарском происхождении и бездеятельности! (Это Вавилов бездеятелен, работавший по 20 часов в сутки?!) В заключение автор статьи призывал: «Научные институты должны быть очищены от всякого мусора и превращены в подлинные научные штабы социалистической реконструкции». Думаю, не стоит комментировать тон и направленность сего опуса. Замечу одно, в 30-е годы, после печально знаменитого XIV съезда ВКП (б), проходившего в декабре 1925 г., где в решениях была официально закреплена линия жесткой борьбы с различного рода оппозиционерами и уклонистами) (читай – бухаринцами и троцкистами) и лицами непролетарского происхождения, статья против института была не чем иным, как откровенным политическим доносом. Последствия ее, не будь вскоре аргументированного, опубликованного также в «Правде» ответа Н. И. Вавилова, могли быть непредвиденные.

Пока все обошлось, но эта статья породила ряд новых. Почувствовав поддержку, опять принялся за свои «изыскания» Коль. 26 января 1931 г. в «Экономической газете» появляется его очередной пасквиль «Прикладная ботаника или Ленинское обновление земли», в котором он обвиняет институт (в котором работает и сам) в умышленном развале сельского хозяйства страны (?!) « … Под «прикрытием Ленина, – пишет Коль, – окрепло и завоевывает гегемонию в нашей сельскохозяйственной науке учреждение насквозь реакционное, не только не имеющее никакого отношения к мыслям и намерениям Ленина, но и классово чуждое и враждебное. Речь идет об институте растениеводства сельскохозяйственной академии им. Ленина». Коль бьет по самым чувствительным местам. Статья возымела успех. В недрах ОГПУ заводится агентурное дело № 268615.Встает вопрос о замене Н.И.Вавилова. Но кем? Коль для лидера явно не годится. Туп, амбициозен, в науке дилетант, откровенный карьерист, бабник. Впрочем, есть еще одна кандидатура. В сентябре 1931 г. профессор Тимирязевской академии Иван Васильевич Якушкин, потомок знаменитого декабриста, который, по словам Пушкина, «обнажал цареубийственный кинжал», действует в духе времени. Донос на десяти страничках, который он принес в ОГПУ, утверждал, что ВИР – гнездо антисоветской деятельности, а его директор – организатор вредительства в области селекции и семеноводства. На что рассчитывает «потомок декабриста»? Характеристики на Якушкина можно обозначить одним словом – олигофрен. Неожиданно на арену выходит Лысенко. Появление его будто было запрограммировано!? Поддержка обеспечена. Уже в начале тридцатых годов судьба Вавилова предрешена. Травля, затеянная Колем, не случайность, как и поддержка Коля Балашовым, Арцыбашевым, Шимановичем и другими подобными псевдоучёными. Но они только жалкие эпизодические марионетки в долгом спектакле, идущем по сценарию Наркомзема.

«…На самом следствии, продолжавшемся 11 месяцев (около 400 допросов в течение 1700 часов: следователь А.Г. Хват). Я смог принять на себя вину как руководящего научного работника в отрыве моей работы от прямых задач социалистического производства и в выполнении мною в бытность мою президентом с/х академии (1930-1935 гг.) вредительских директив по руководству с/х наукой бывшего наркома земледелия СССР Я.А. Яковлева, кому непосредственно была подчинена с/х академия..».

Н. Вавилов гор. Саратов, тюрьма № 1, 25.IV.42 г.

Из заявления на имя зампредсовнаркома СССР Л. Берия

Шесть шагов от двери до стены, где должно быть окно, полтора от стены до стены. В камере трое: бывший директор Института мировой литературы, академик Иван Капитонович Луппол, инженер из г. Энгельса ( Саратовская область) Иван Федорович Филатов и Николай Иванович Вавилов. Все очно приговорены к расстрелу!

« …Камера очень узкая, с одной койкой, спят в порядке очереди по двое, третий коротает ночь сидя за столом, прикованным к стене и полу. Сегодня очередь Вавилова, но уснуть не удается. Поднялся и Луппол. Испуганно застонал во сне Филатов, вскрикнув, проснулся. В камере духота, круглые сутки горит лампочка. На Вавилове и Лупполе вместо тюремных курток – мешки из-под вяленой рыбы с огромными прорезями, у Филатова старый замусоленный пиджак. В коридоре раздался топот шагов и скрежет открываемых дверей, но быстро стих.

– Новеньких привезли, опять без валенок ходят. Нарушил тишину Луппол. (В коридорах тюрьмы надзиратели ходили в коротко обрезанных валенках, чтобы не было слышно их шагов).

– А может, стареньких увезли, – усмехнулся Филатов,– слышь, как торопятся?

– Ладно вам, а то опять поссоритесь! Вавилов посмотрел вначале на Луппола, а затем на Филатова. Луппол поднялся с кровати, достал из-под нее засохшие кусочки хлеба (прятали, чтобы не съесть нечаянно): – Давай в шахматы, все равно не уснуть... Играли молча. Луппол с каким-то злым остервенением передвигал «фигуры», как будто от исхода партии зависела его жизнь. Вавилов играл рассеяно, часто ошибался, наконец, не выдержал, встал:

– Когда это издевательство прекратиться? Не думал я, что именно в Саратове сдыхать придется. И все из-за какого-то авантюриста, подлеца, фискала! Вавилов отвернулся к стене, обхватив голову руками, долго раскачивался, глядя в только ему видимую точку...

                                                                                   (Из воспоминаний Г.М. Лозовского – именно этому человеку, как ближайшему другу, сокамерник Н.И. Вавилова Иван Федорович Филатов рассказал о тех горьких днях, когда троим заключенным – Вавилову, Филатову и Лупполу пришлось почти полгода провести в камере смертников, ожидая расстрела).

Ходатайство всех троих были удовлетворены, и они получили «минимум» – 20 – 25 лет. Увы, условия, в которых они содержались, были настолько чудовищными, что никто из них не прожил и трёх лет. Случайная встреча Филатова и Лозовского, рассказ о которой бережно хранится в семье Лозовских и по сей день, помогает не только воссоздать быт заключенных, но и понять ту драматическую ситуацию, в которой оказались все трое. Кого проклинал Вавилов в эту одну из тюремных ночей? Лысенко? Возможно, но возможно и другого человека, чья роль в судьбе ученого не менее трагична, чем первого...

«Уважаемый товарищ Степаненко! Нарком земледелия союза тов. Яковлев поручил Академии с/х наук им. Ленина взять под особое наблюдение работы по яровизации в нынешнем году для оказания максимального содействия и проведения этих опытов. Персонально мне от Академии поручено заняться этим вопросом... прош в каком положении находится дело... как проводятся массовые опыты по яровизации, как проводится исследовательская работа, какие нужны экстренные меры, чтобы привести работы. Прошу телеграфировать или непосредственно мне или, в особо трудных условиях, тов. Яковлеву о том, что необходимо сделать»,- писал Вавилов 29 марта 1932 года директору Украинского селекционно-генетического института. В тот же день он пишет Лысенко:«Нарком земледелия тов. Яковлев поручил Президиуму Академии наук оказать всяческое содействие в Вашей работе и мне лично поручил взять на себя об этом заботу...»(Из эпистолярного наследия. Н.И. Вавилов. Т. 10).

Рассматривая развитие агробиологических наук в 30-е годы, неизбежно задумываешься о взаимоотношениях Вавилова, Яковлева и Лысенко. Исследования многих ведущих биографов Вавилова утверждают, что на начальном пути он поддерживал Лысенко и пропагандировал некоторые его работы. Тем самым взрастил собственного палача. И приводят различные доводы, но попробуем вместе разобраться в логике некоторых фактов и документов. 1932 год. В стране свирепствует голод. Вкупе с неудачами коллективизации он ставит страну на грань катастрофы. Сельское хозяйство в явном провале. И вдруг такое внимание наркома земледелия к слабо изученным работам малоизвестного ученого. И не только внимание. Годом раньше Лысенко удостаивают ордена Красного Знамени, разумеется, с ведома наркомата, если не сказать больше. Одновременно выходит постановление от 3 августа (Правда, 3 августа 1931 г.). Правительственное решение ставит перед ВАСХНИЛ и ВИР фантастические задачи. Сократить сроки выведения новых сортов с 12 до 4 лет (?!). Мало этого, их обязывают за каких-то 3 года обновить весь сортовой состав в стране. Заранее программируется основа для последующей дискредитации любой научной деятельности, в том числе и Вавилова? Ученый упорно пытается доказать химерность поставленных задач. Пока его слушают и молчат! Пока! А псевдоучёный Лысенко? В октябре 1931 г. на Всесоюзной конференции по борьбе с засухой, проводимой Наркомземом, он утверждает, что его метод яровизации – универсален. Он не только значительно повышает урожай, но и воспитывает растения зимостойкими и засухоустойчивыми. Получить новые сорта за 4, а то и 2 года не составляет трудностей. Вот он «баланс истины»! Партия слышит то, что она хочет услышать! Уже в эти годы Вавилов и его ученики оппонируют псевдоученому изучив его труды. Ещё в 1927 г.,когда в «Правде» появляется статья о «народном» умельце, Вавилов действительно заинтересовался работами, но настороженно! Он посылает Николая Родионовича Иванова проверить результаты и структуру опытов. Отзыв Иванова был нелестен для ушей «народного» гения. Любопытное описание Лысенко оставил журналист Виталий Федорович: «Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек... И на слово скупой (а может, проще – сказать нечего вот и помалкивал. – Прим. А.А.) и лицом незначительный. Только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере собрался он кого-нибудь укокать». Гениальнейшее предвидение или... Но как бы, то, ни было, Федорович оказался прав. На совести Лысенко будет еще не одна уничтоженная жизнь. А пока против него выступает не только Иванов. Теорию стадийного развития, которую так превозносил будущий «народный академик», тщательно изучил профессор ВИРа Н.А. Максимов, знающий истинную цену сему «открытию». Еще в середине XIX в. приемом яровизации пользовался американец Клиппарт, изучил условия перехода озимости в яровость И.М. Толмачев (1928 г.), создал теорию изофаз Г.С. Зайцев (1927 г.). Объяснил суть проращивания озимых и превращения их в яровые немецкий ботаник Г. Гасснер (1918 г.), а продолжил его учение Н.А. Максимов (с 1921 г.). И никто из них не видел в яровизации панацеи от всех бед, понимая ее ограниченное применение только в отдельных опытах селекции, но не в масштабах всей страны. Критика для Максимова не пройдет бесследно. Его вскоре арестуют за приверженность к «буржуазной науке», и только личное вмешательство Н.И. Вавилова спасет профессора от «ежовых» рукавиц.

Николай Иванович прекрасно понимает ту чудовищную обстановку, которая сложилась к началу тридцатых годов. Арестованы экономисты А.В. Чаянов, Н.Д. Кондратьев, Л.Н. Литошенко, в Тимирязевской сельскохозяйственной академии В.Р. Вильямс добивает А.Г. Дояренко. Вину за голод в стране сваливают на ученых и агрономов, и они бесследно исчезают в застенках НКВД с опытных станций. Редкие вернутся живыми, да и кто вернётся, долго еще будет опасливо озираться по сторонам, и вздрагивать ночами при шуме мотора. Но это мало волнует нового наркома земледелия Я.А. Яковлева. В 1929 г. папаша Лысенко явился к нему и объявил, что по указанию сына «произвел в своем хозяйстве в селе Карловке опытный посев яровизированными семенами (замоченными и подержанными на холоде) озимой пшеницы на площади в полгектара, и в то же лето получил неслыханный урожай – 140 пудов (22,4 ц/га. – Прим. А.А.) с гектара. (Воинов М.С. Академик Лысенко. – М., 1950.). Услышав такое, Яковлев был готов рыдать от счастья. Вот она, фортуна! Сама в руки просится! Такая удача только раз в жизни! Теперь-то уж он точно оправдает свое назначение, угодит Сталину на все 140!..

Вавилов против, он предлагает не торопиться, тщательно проверить, разобраться, не исключен вариант случайности, лукавства, но его грубо обрывают.

– Вместо того, чтобы завидовать, помогли бы лучше, – взорвался Яковлев, – или вам особый приказ нужен? Вавилов промолчит, понимая бесполезность дискуссии, а вскоре получит и «особый приказ».

Уже к 1933 г. площади под посевами яровизированными семенами превысят 200 тыс. га (Воинов М.С. Академик Лысенко. – М.,. 1950). В этом же году начнутся летние посадки картофеля на юге – очередное лысенковское «чудо». Вначале его афишировал Яковлев, затем Сталин. Еще бы. Всеобщее изобилие обещалось через два, три года без особых усилий. Обещания, обещания, обещания... Хотите из ржи получить пшеницу – пожалуйста, из крохотной пеночки – кукушку или даже дрозда – нет ничего проще. А чего стоят учения о выведении сортов и пород методом сытости или о самозарождении вирусов и микробов. Неуютно чувствовалось, когда очередное «открытие» лопалось, как мыльный пузырь, но... тут же выдвигалось обвинение: там специально делали не так, как рекомендовано. Враги народа! Враги! В итоге страдали невинные люди. А Лысенко? Новые обещания быстрого изобилия. В этом, надо признать, он был мастер, как и в топорной дипломатии интриг. Когда не было аргументов, научная дискуссия превращалась в политическую... Последнюю попытку остановить Лысенко предпринимают заведующий кафедрой селекции семеноводства полевых культур ТСХА Петр Иванович Лисицин и профессор Куйбышевского сельскохозяйственного института Петр Никифорович Константинов. Под их руководством семь опытных станций по всей стране тщательно проверяют лысенковский феномен – на 37 сортах! Итог смешон! Иногда получали меньше чем высевали! Ничего, кроме вреда, эта «новинка» не несет. Разумеется, об этих исследованиях уже в 1935 г. становится известно в научных кругах. Дошел ли результат до «верхов» – утверждать сложно. Известно одно. В этом же году оба ученых были избраны... академиками ВАСХНИЛ. Впрочем, словно в насмешку над их исследованиями, одновременно академиком ВАСХНИЛ становится и Лысенко. Он издает «капитальный» труд: «Теоретические основы яровизации» (Агробиология. Работы по вопросам генетики, селекции и семеноводства. Изд. 5-е. – М.: Сельхозгиз, 1949 г.) и написанную совместно с И.И. Презентом книгу «Селекция и теория стадийного развития растений» (Агробиология. Работы по вопросам генетики, селекции и семеноводства. Изд. 5-е. – М.: Сельхозгиз, 1949.). В 1935 г. свыше 40 тыс. колхозов и совхозов засеяли яровизированными семенами площадь в 2 млн. 100 тыс. га, а уже в 1937 г. – в пять раз больше. И все это под аплодисменты И.В. Сталина: «Браво, товарищ Лысенко, браво!» – отпущенные по адресу «народного гения» на II Всесоюзном съезде колхозников-ударников (Правда, 15 февраля 1935 г.). Да и как не аплодировать, если Лысенко не слова, а бальзам пролил на душу «отца народа». Понимал это и Н.И.Вавилов « Из здешних событий представляет большой интерес отчет ВИРа перед президентом (имеется в виду Т. Д. Лысенко, занявший этот пост в 1938 г. Н. И. Вавилов с 1935 г. был только вице-президентом ВАСХНИЛ. – Прим. А.А.) 23 мая. Вероятно, будет очередная перепалка по поводу отчета и плана института генетики. Произошло классическое расщепление 3:1 – из 4-х официальных рецензентов (Шмальгаузен, Левитский, Серебровский, Лысенко) 3 были за полное принятие плана и одобрение всей работы. А 4-й не принял и не одобрил ни плана, ни отчета на том основании, что они ему малопонятны. Это собственно единственный довод. Понять нам друг друга действительно трудно... Н.И.Вавилов

Из письма к Е.Н. Синской, 19 мая 1939 г.

Но мечется и Лысенко! Ему нужно оправдать свои несбывшиеся обещания! На кого–то свалить вину! И началось! «Товарищи, – утверждал радетель за агронауку Лысенко, – ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не менее закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите, во всяческих спорах с так называемыми «учеными» по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации? ...Было такое дело... вместо того, чтобы помогать колхозникам, делали вредительское дело. И в ученом мире, и не в ученом мире, а классовый враг – всегда враг, ученый он или нет». Напомню, выступая перед Сталиным и Яковлевым 29 декабря 1935 г., Лысенко заговорил о вредителях-ученых, мешающих двигать «науку колхозно-совхозного строя» (термин Лысенко). Нарком земледелия СССР Я.А. Яковлев спросит его: «А кто именно, почему без фамилий?» На что Лысенко первой назовет фамилию Вавилова. Случаен ли вопрос, или это был продуманно разыгранный спектакль перед Сталиным? Скорее второе. Буквально на следующий день в газете «Правда» был помещен Указ о награждении Лысенко высшим орденом страны – орденом Ленина. Газета Правда, 1935. 30 декабря). А ведь заседание закончилось поздно вечером за несколько часов до выхода газеты!? Дальше – больше! «В самом деле, кто разработал научные основы яровизации? – вопрошал Лысенко 14 февраля 1935 г. на «II Всесоюзном съезде колхозников – ударников» перед Сталиным . – Я в этом деле участвовал и знаю, кто еще в нем принимал участие. Может быть, их разработал Яков Аркадьевич Яковлев? Потому что если бы он не подхватил этого вопроса в зародыше, не было бы в таком виде и в такой форме яровизации, как мы ее имеем!». Дань благодарности отдана. Овации! Лысенко переходит из рук одного покровителя в другие, более надежные, сталинские. Действительно, Яковлева расстреляют уже через два года как врага, и виновен в этом будет тот же «благодарный» народный академик, но овации Сталина во славу Трофима Денисовича будут еще долго греметь расстрельными залпами. Дело дойдет до трагикомичных ситуаций. Так, в тяжелейшую годину для всего советского народа, через два месяца после смерти Вавилова (?!), 22 марта 1943 г. Лысенко присуждается Сталинская премия первой степени за «научную разработку и внедрение в сельское хозяйство посадки картофеля... верхушками вверх». 11 июня 1945 г. за «выдающиеся заслуги в деле развития сельскохозяйственной науки и поднятия урожайности сельскохозяйственных культур, особенно картофеля и проса» присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот», а через 3 (?!) месяца Лысенко награждают опять орденом Ленина.

Ну, как после столь могучей поддержки в своем докладе «И. В. Сталин и мичуринская агробиология», посвященном 70-летию со дня рождения вождя-благодетеля, Лысенко не признать, что руководящие идеи вождя народов «играли и играют решающую роль в победе материалистического мичуринского (читай лысенковского, Мичурин здесь ни при чем. – Прим. А.А.) учения над реакционным идеалистическим вейсманизмом – морганизмом (читай Вавилова, Карпеченко и других. – Прим. А.А.) в нашей стране». Что «товарищ Сталин не только спас мичуринское учение от попыток ликвидации его реакционерами от науки, но и взрастил кадры ученых и практиков». Может быть, впервые в жизни, но Лысенко не врал. Взрастил свои пусть и отупизированные, но преданные! Более 70% агрономов в это время находились в тюрьмах и концлагерях. Наукой и производством руководили малограмотные люди. Так, на ведущей Кинельской опытной научной станции директором был назначен и долгое время руководил бывший завхоз с трехклассным образованием. Но… Давайте снова вернемся в тридцатые годы. Вавилов Н.И. еще пытается бороться, ищет компромиссный вариант, оттягивает время, чтобы закончить десятки недописанных трудов и сотни задуманных и незавершенных дел. Прекрасно сознавая всю чудовищность творившейся вакханалии, он пытается одно – выиграть время. Отчасти это ему удается. Отчасти. Ещё бы! Опала палкой бьёт по рукам и … голове! С 1934 г. ему запрещён выезд за границу. Через год выведен из состава ЦИК, ВЦИК, Ленсовета, освобождён от поста президента ВАСХНИЛ, в ВИРе, отменяется празднование юбилея института и 25-летия научной деятельности Николая Ивановича. Травля продолжается как внутри института, так и на страницах печати. От ученого отказываются, казалось бы, самые надежные друзья. Наиболее характерный пример искажения фактов, лжи и наветов – статья «На старых позициях», опубликованная в 1938 г. Ответственный работник сельскохозяйственного отдела ЦК ВКП (б) Н. Ицков и селекционеры А. Кудрявцев и М. Владимиров писали: «Лучшие селекционеры Советского Союза с большой тревогой говорят о том, как исключительно плохо изучаются у нас огромные богатства растительного мира, как безобразно, а порой преступно используются местные сорта. Разоблаченные ныне враги народа, занимавшие руководящие посты в Академии сельскохозяйственных наук и в Главзерно Наркомзерно СССР, немало потрудились, чтобы запутать сортовое дело. Корни вредительские несомненно остались. Достаточно присмотреться к самой системе работы Всесоюзного института растениеводства, чтобы в этом убедиться. Уже один факт, что бывшая Госсортсеть находится в системе института, говорит о многом... С явно вредительской целью организовано было размножение ржи и пшеницы методом элиты в 126 колхозах Ленинградской области... (Сегодня этим методом успешно пользуется вся страна. Прим.А.А.) Руководство института (директор академик Вавилов) и парторганизация (секретарь парткома тов. Ельцинский) не борются с этим. Больше того, они оказывают приют на опытных станциях института людям, не заслуживающим политического доверия...»Разумеется, никаких серьезных аргументов, кроме того, что политическая платформа работ института не соответствует духу времени, в статье не приведено. И таких опусов немало. О внутриинтитутской травле вспоминает Нина Александровна Базилевская – сотрудница ВИРа с 1930 г., которая ответила на ряд вопросов автора этого очерка. «Все началось со Шлыкова. Преемник Коля, он был аспирантом П.М. Жуковского. По окончании аспирантуры его назначают заведующим отделом Интродукции, и, совершенно не понимая, или не желая понимать значения трудов Вавилова и его учеников, начал активно выступать против экспедиционных исследований и, искажая факты, утверждал, что Вавилов игнорирует опыт наиболее развитых стран, отдавая предпочтение странам примитивной культуры, в поисках очагов происхождения культурных растений. Коль, а затем и Шлыков обвиняли Николая Ивановича в том, что он не использует местные отечественные сорта, а только завезенные из-за границы, возможно, завозя с ними и разные болезни. Это было преднамеренным искажением фактов: именно стародавние сорта были взяты сотрудниками ВИРа в основу стандартов, размножены и заняли сотни тысяч гектаров в Советском Союзе. В отделе Интродукции Шлыков окружил себя сотрудниками, которые вольно или невольно подпевали своему руководителю. Среди них – заслуженный ученый – цветовод Н. И. Кичунов. Он понимал Вавилова и его работы, но вынужден был молчать, не мог противостоять напору шлыковцев. А к ним стали примыкать и сотрудники некоторых других отделов, в частности К. Ф. Тетерев из отдела плодоводства, И. А. Сизов из отдела селекции. После ухода Кичунова мне ( Н.А.Базилевской - Прим А.А.) пришлось, по настоянию Вавилова, принять участие в работе отдела Интродукции (заменить Кичунова). Тогда-то я и получила полное представление о работе отдела и взаимоотношениях его сотрудников. Вавилов был уже в опале, а Шлыков «процветал», поддерживаемый Лысенко. Что могли сделать молодые сотрудники, чтобы сохранить свое положение в трудное предвоенное время? Однажды ко мне пришел один из ближайших сотрудников Шлыкова М. (точно фамилию его не помню, ограничусь первой буквой) и начал ругать Шлыкова, говорил, что с ним невозможно работать, что он готов пойти со мной к Вавилову и просить об освобождении от Шлыкова. Я поверила его искренности и предложила раньше выступить на ближайшем заседании отдела. Он действительно выступил, но все, что он мне говорил в моей комнате, свои слова он приписал мне, еще приукрасив их. Только тогда я поняла, что это была провокация. Возражать было бессмысленно, я бы не нашла поддержки ни у кого, наоборот, несколько человек выступали против меня. Пришлось просто сказать, что все, что говорил М., – его собственные, а не мои слова, хотя, в общем, я с ним согласна, и покинуть совещание, не дожидаясь конца. Понимая, к чему приведут подобные общения со «шлыковцами», уже на другой день Вавилов издал приказ о моем изъятии из отдела, руководимого Шлыковым. Своих «единомышленников» Шлыков вербовал и среди аспирантов, которых тогда было в ВИРе немало. Многие из них просто не понимали работ Вавилова и поэтому поддерживали довольно примитивные лысенковские теории. Однако большинство аспирантов все же не поддавались ложной пропаганде, держались нейтрально, а некоторые пытались активно против нее бороться, доказывали правоту Вавилова. Среди них были Ф.Х. Бахтеев, Д.В. Тер-Аванесян, А.Н. Лусс. Роковую роль в судьбе Николая Ивановича и Вира сыграл С.П. Шунденко. Он поступил в аспирантуру в середине тридцатых годов, его руководителем стал М.И. Хаджинов. Не проявив больших способностей в науке, быстро выбрал другую линию, подружившись с Шлыковым. Защитил ли он диссертацию, я не знаю, но, по словам Хаджинова, написать сам свою диссертацию не мог, и ему пришлось это сделать за своего ученика. А потом Шунденко неожиданно против воли Николая Ивановича оказался его заместителем по научной части. Приказ о назначении написал Лысенко, в то время уже президент ВАСХНИЛ. В качестве заместителя директора по науке Шунденко очень мало общался с научными сотрудниками, особенно с теми, кого считал соратниками Вавилова. Научной работой не руководил, да и не мог руководить. От аспирантов, с которыми он встречался чаще, мы знали, что Шунденко настраивает их против Вавилова и его сторонников. Когда гонения на Вавилова усилились мы стали подозревать, что Шунденко работает в НКВД и специально послан в ВИР, чтобы шпионить за Н.И. Вавиловым. Характерно, что, заняв должность заместителя директора, Шунденко не занял полагавшейся ему большой кабинет, а поместился в маленькой комнате против кабинета Вавилова, по другую сторону секретариата. Подозрения о роли Шунденко усилились после ареста Вавилова, когда в ВИРе кто-то начал распространять слухи, что в столе Н.И. были найдены компрометирующие его письма иностранным ученым, с которыми он якобы договаривался о переезде за границу. Письма эти, если они действительно были, явно фальсифицировались – Николай Иванович никогда сам не писал писем, диктуя их стенографистке, и не оставлял копии на столе. Имея доступ в кабинет Вавилова в любое время дня и ночи, Шунденко сам мог подбросить фальшивые письма и «обнаружить» их при обыске. Об аресте Николая Ивановича я узнала во время полевых работ на Майкопской опытной станции – из ВИРа позвонила секретарша Ковалеву по телефону. Он сообщил печальную весть сотрудникам. В августе-сентябре в ВИРе почти никого не было, все были на полях. Когда все более или менее собрались в Ленинграде, было назначено общее собрание сотрудников по приказу свыше, но под председательством местного комитета. В то время председателем была М.А. Шебалина и я ее заместителем. На собрании выступил Шунденко. Он обвинил местком в потере бдительности, в том, что мы не сумели разгадать в Вавилове врага народа и направить работу Института в правильном лысенковском направлении. Выступления собравшихся были хорошо подготовлены: все против нас и Вавилова. Лишь немногие нашли в себе мужество высказать в защиту, поддержать нас. Можно ли их винить в этом? Такое было время. Даже моя аспирантка бросила в меня камень…»

«Именем Союза Советских Социалистических Республик... В интересах антисоветских организаций проводил широкую вредительскую деятельность, направленную на подрыв и ликвидацию колхозного строя, на развал и упадок социалистического земледелия в СССР... Преследуя антисоветские цели, поддерживал связи с заграничными белоэмигрантскими кругами и передавал им сведения, являющиеся государственной тайной Советского Союза. Признания виновным Вавилова в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58-1а, 58-7, 58-9, 58-11 Уголовного кодекса РСФСР. (58-1а – измена Родине, т.е. действия, совершенные гражданами СССР в ущерб военной мощи СССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории...» Напомню, а точнее расшифрую то, в чём обвинялся Николай Иванович. 58-7 – подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно и кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования предприятий, или противодействие их нормальной деятельности, совершаемое в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций. 58-9 – разрушение или повреждение с контрреволюционной целью взрывом, поджогом или другими способами железнодорожных или иных путей и средств сообщения, средств народной связи, водопровода, общественных складов и иных сооружений или государственного или общественного имущества. 58-11 – всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения преступлений...

                                  Из Уголовного кодекса РСФСР, редакция 1926 г. Принят 2-й сессией ВЦИК XII созыва, введен в действие постановлением ВЦИК 22 ноября 1926 г. с 1 января 1927 г. (СУ № 80, с. 600)

Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Вавилова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере наказания – расстрелу, с конфискацией имущества.

                                                                                                                                                         Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. 
                                                                                                                                                         Председатель коллегии: диввоенюрист Суслин 
                                                                                                                                                         Члены коллегии: дивоенюрист Дмитриев, бригвоенюрист Климин»
		

(Из приговора закрытого заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР от 9 июля 1941 года).

Нина Александровна Базилевская не ошиблась в своих догадках о роли Г.Шлыкова и С.Шунденко. И не только она. Многие вировцы тех лет, рассказывая об этой парочке, вспоминали стишок, который наиболее точно не только характеризовал обоих, но и отношение к ним: Два деятеля есть у нас на «Ш».
Как надоели все их антраше.
Один плюгав, как мелкий бес, -
Начало имени на «С»,
Другой на «Г», повыше тоном,
В науке мнит себя Наполеоном.
Но равен их удельный вес.
И оба они «Г», и оба они «С»...

Но каким бы ни было их отношение к «плюгавым», увы, не они вершили судьбу своего учителя. Именно майор госбезопасности скажет последнее слово в деле № 1500, составив заключение экспертов о «вредительской» деятельности академика Вавилова. Которые, едва пробежав глазами, подпишут член коллегии НКЗ Зубарев, заместитель наркома земледелия Чуенков, вице-президент ВАСХНИЛ Мосолов, селекционер из Каменно-Степной станции ВИРа Водков.

Для потомков сохранились свидетельские показания одного из так называемых экспертов Алексея Клементьевича Зубарева, которые он дал летом 1955 года проверяющему дело № 1500 майору юстиции, прокурору Колесникову: «Экспертиза проводилась так: в 1941 г., когда уже шла война с немцами, меня и Чуенкова вызвал в НКВД майор Шунденко и сказал, что мы должны дать заключение по делу Вавилова. Подробности я уже не помню... Помню, однако, что целиком наша комиссия не собиралась и специальной исследовательской работы не вела... Однако когда нам был представлен готовый текст заключения, то я, как и другие эксперты, его подписал! (Следственное дело № 1500, т. 10).

В чем же обвинялся Вавилов? Шунденко не нужно было напрягать даже свои «наполеоновские» познания в биологии. Достаточно было прочитать предыдущие пасквили из компромата (как-никак более десяти лет собирали!), полистать подшивки свежих газет, где на читателя с поразительной ритмичностью «взирал» народный академик с очередным «чудом» в руках, отовсюду надергать строк - и пожалуйста, заключение готово. Чего в нем только не было! Например, что Вавилов – антидарвинист (а Лысенко, который сам неоднократно хвастливо утверждал, что Дарвина не читал, - кто же он тогда?), что Николай Иванович умышленно тормозил развитие семеноводства в стране, что «обосновал метафизические (читай: поддерживал Менделя и Моргана. – Прим. А.А.) концепции в генетике» и «игнорировал работу с местными сортами»... В этом мутном потоке грязи и лжи даже всплыли «данные» статьи В. Балашова от 21 февраля 1930 года (откуда корни!), утверждающие, что руководимый Вавиловым институт переполнен дворянами, купцами и прочим буржуазным «охвостьем» (Следственное дело № 1500 т. 10).

То, что акт экспертизы подписали явные противники Вавилова,– комментировать, думаю, излишне. Замечу одно. Список «Экспертов» Хвату был предложен все тем же Шунденко, который за годы филерской работы (теперь-то ясно, что исследовал сей научный деятель людей, а не науку) прекрасно знал, кто и на каких позициях стоит. Но одной рекомендации следователю показалось мало, и он отсылает список Трофиму Денисовичу, который собственной резолюцией «Согласен. Лысенко» и благословит комиссию. Круг замкнулся. «Случайное» появление Шунденко в ВИРе говорит и о далеко нелестной роли, которую играли сотрудники НКВД как в биологической науке, так и жизни всей страны в целом. Любопытное доказательство тому – факт ареста Николая Ивановича в экспедиции по Западной Украине и Белоруссии. Как известно, её Вавилов не планировал, да и как ехать туда, где западные районы буквально несколько месяцев как были освобождены Красной Армией, а население недоброжелательно относится к советской власти.. Однако летом 1940 г. по поручению Наркомзема СССР, а конкретно наркома земледелия И.А. Бенедиктова, он возглавляет агроботаническую экспедицию во вновь присоединившиеся западные области УССР и БССР. Маршрут Вавилова проходил через Киев – Житомир – Бердичев - Хмельники – Тернополь – Винницу – Львов. Замечу – здесь его не арестовывают. Слишком много свидетелей. Но! 1 августа экспедиция делится на три группы. С Вавиловым остаются специалисты ВИРа В.С. Лехнович и Ф.Х. Бахтеев. С ними он отправляется в Черновцы для исследований Северной Буковины. И 6 августа Вавилова арестовывают. Случайно? Нет! Как это произошло, прокомментирую нигде не публиковавшимися ранее воспоминаниями ученых, сопровождавших Вавилова.

Ф.Х. Бахтеев: «6 августа, когда уже стемнело, мы с Лехновичем возвращались в общежитие были остановлены дежурным служителем. Он сказал нам, что недавно на машине возвратился профессор и хотел пройти к себе в общежитие, но в этот момент подъехала другая машина и вышедшие из нее люди велели профессору ехать вместе с ними для срочных переговоров с Москвой. Тогда, – продолжал привратник,– профессор передал ему свой рюкзак и просил отдать его нам, он также просил нам передать, что скоро вернется и чтобы мы его ждали. Но прошел не один час – Николай Иванович не возвращался. Наступала полночь, мы забеспокоились. Вдруг постучали в дверь, вошли в комнату два просто одетых молодых человека. Один из них спросил, кто из нас Лехнович. Тот ответил и взял протянутую ему записку от Вавилова, в которой он писал: «Дорогой Вадим Степанович, ввиду моего срочного вызова в Москву выдайте все мои вещи подателю сего. Н. Вавилов. 6.VIII.40. 23 часа».

Мы крайне удивились, недоумевая, почему же не приехал сам академик, чтобы дать нам указание перед своим отъездом о дальнейшей работе экспедиции во время его отсутствия. Молодые люди начали нас успокаивать, уверяя при этом , что академик не смог этого сделать, так как он уже находится на аэродроме у готового к вылету самолета, ожидавшего лишь срочной доставки вещей Н.И. Вавилова. Такая странная ситуация удивила нас еще больше, но не вызвала никаких дурных подозрений. Мы спешно собрали все вещи Николая Ивановича, хотя и намеревались вначале оставить некоторые из них, думая при этом о скором его возвращении. Однако посланцы определенно настаивали, чтобы мы выдали буквально все вещи академика, не оставляя даже клочка бумаги. Когда все вещи были собраны, мы вышли проводить молодых людей к машине, я вдруг понял, что Вавилов может задержаться в Москве и даже не вернуться, если так срочно вызывают, значит, дело серьезное и долгое, и мне нужно обязательно увидеть Николая Ивановича. С этим намерением я потянул к себе заднюю дверь автомашины, и занес было ногу в нее, но тут же ударом правой руки заднего седока наотмашь я был отброшен и упал. Тем временем последовал резкий приказ шоферу: «Поехали!» Шумно захлопнулась дверь, и автомашина быстро скрылась в темноте... Только теперь, до беспамятства потрясенные случившимся, безмолвно и без движения оставаясь на своих местах, мы наконец поняли, что с Николаем Ивановичем случилось большое несчастье: катастрофа свершилась...»

(Из рукописи воспоминаний, любезно предоставленной автору вдовой Ф.Х. Бахтеева Е.М. Даревской).

В.С. Лехнович: «Понимая умом, но не воспринимая душой, мы поняли, что случилось с Вавиловым, хотя до возвращения в Москву не верилось – надеялись на чудо. Из Черновцов нам необходимо было вернуться во Львов, чтобы с основным составом завершить работу экспедиции. Переехав бывшую границу между Польшей и Румынией на машине по дороге через одно село, когда мы ехали довольно осторожно, наперерез машине неожиданно бросился мальчуган и стал испуганно махать руками, требуя немедленно остановиться. Водитель резко нажал на тормоза, машина остановилась и... от нее неожиданно отвалилось переднее правое колесо. Автомобиль накренился, мы вылезли. Подошел мальчуган и сказал: «Я вам кричал остановиться, так как колесо очень подозрительно юлило». Водитель бледный полез под машину посмотреть, что же произошло. Когда он поднялся с земли, пальцы рук у него дрожали:«Рулевая сошка отломилась – тихо сказал он и еще тише добавил: - Похоже, ее перепилили». Как позже выяснилось, он не ошибся. Кое-как починив машину, мы тронулись в путь. Ехали медленно, потому что каждый из нас понял – мы кому-то стали неугодны. Но кому?»

И еще несколько звеньев в этой, казалось бы, бессвязной цепи фактов. Вавилов был арестован 6 августа. Фантастическая оперативность! Постановление на арест, подписанное начальником Главного экономического управления НКВД СССР А.З. Кобуловым, утверждено лично Берией также 6 августа, а санкцию на арест только на следующий день 7 августа дает заместитель генерального прокурора СССР Г.Н. Сафонов.

Но уже с 6 августа по ВИРу поползли слухи, что Вавилов задержан как иностранный шпион при переходе советско-румынской границы. В его рабочем кабинете ВИРа 6 августа был произведен обыск и в столе якобы найдены письма, изобличающие ученого в порочных связях с врагами-капиталистами. Мало этого, среди студентов и преподавателей стали упорно распространяться слухи, что Вавилов заключил очень выгодный контракт с англичанами и экспедиция ему нужна, чтобы очень быстро сбежать из страны, и специально разделил экспедицию во Львове, чтобы с ним в Черновцы уехало как можно меньше свидетелей. Впрочем, не буду перечислять все те слухи и сплетни, которые примитивно муссировались в научных кругах вокруг имени Вавилова. И так ясно, энкавэдэшникам нужно было как-то оправдаться в своей нелепой, но запрограммированной сверху лжи. Но как? Для этого и был сочинен весь спектакль с Черновцами. Единственное, что не вписалось в этот, надо сказать, далеко продуманный сценарий, – оставшиеся в живых Бахтеев и Лехнович. Более того в официальном постановлении на арест причины указывались совсем иные. Прежде всего отмечалось, что Вавилов – сын бывшего крупного московского купца, который эмигрировал за границу (в Болгарию) и постоянно поддерживает связь с Николаем Ивановичем, разумеется, для вредительских целей. (Напомню, что постановление вынесено в 1940 г., а отец – Иван Иванович Вавилов, вернувшись на родину, умер в Ленинграде в... 1928 г.)

«6-го августа 1940 г. я был арестован и направлен во внутреннюю тюрьму НКВД в Москву... Как при подписании протокола следствия за день до суда, когда мне были представлены в п е р в ы е материалы показаний по обвинению меня в измене родине и шпионаже (показания Н.М. Тулайкова, проф. Савича, М.П. Авдулова, Л.П. Бордакова), так и на суде, продолжавшемся несколько минут, в условиях военной обстановки, мною было заявлено категорически о том, что это построено на небылицах, лживых фактах и клевете, ни в коей мере не подтвержденных следствием... 4-го октября 1941 года по Вашему распоряжению я был переведен из Бутырской тюрьмы во Внутреннюю тюрьму НКВД и 5 и 15 октября я имел беседу с Вашим уполномоченным о моем отношении к войне, к фашизму, об использовании меня как научного работника, имеющего большой опыт. Мне было заявлено 15-го октября, что мне будет предоставлено полная возможность научной работы как академику и что будет выяснено окончательно в течении 2-3 дней. В тот же день 15-го октября 1941 г. через три часа после беседы, в связи с эвакуацией, я был направлен в Саратов, в тюрьму № 1, где за отсутствием в сопроводительных бумагах документов об отмене приговора и возбуждении Вами ходатайства об его отмене, я снова был заключен в камеру смертников, где и нахожусь по сей день. Тяжелые условия заключения смертников (отсутствие прогулки, ларька, передач, мыла, большую часть времени лишение чтения книг и т.д.), несмотря на большую выносливость, привели уже к заболеванию цингой. Как мне заявлено начальником Саратовской тюрьмы, моя судьба и положение зависит в целом от центра...» Н. Вавилов

Из заявления на имя Л.П. Берия от 25.IV.42 г.

Во время следствия Вавилов прошел полностью конвейер дознания, разработанный в НКВД и описанный в начале очерка . Двенадцать дней понадобится Хвату, чтобы выбить из ученого «трактат», который Николай Иванович назовет «Вредительство в системе института растениеводства, мною руководимого с 1920 года до ареста». (Вавилов руководил институтом с 1924 г. Описка или ошибка в документе допущена, скорее всего, сознательно, для пристального взгляда потомков). Странный это документ, отображающий не акты «вредительства» в институте, а «вредительскую» деятельность в масштабах страны. Так, Вавилов «сознается», что «своей властью (?!) увеличивал посевные площади в стране, довел дело до того, что не хватало семян, чтобы засевать вновь распаханные площади. В результате в 1931-1932 гг. поля оказались покрыты сплошь сорняками, севообороты нарушились и в 1933 г. произошел... голод». Припомнили Вавилову и что, сто в 1930 году он ратовал за расширение посевов кукурузы, чем «нанес родине невосполнимый ущерб». Он признается и в том, что «будучи руководителем ВАСХНИЛ с вредительскими целями создавал узкопрофильные институты. Это приводило к распылению кадров и злостной растрате государственных средств. (Следственное дело № 1500 т. 4). Абсурд на абсурде!. Но он устраивал Хвата и стоящих за ним. Перед Сталиным академик должен был предстать эдаким исполином – стрелочником, отвечающим за развал сельского хозяйства в стране «периода социалистической реконструкции сельского хозяйства». И никого не смущало, что все, в чем признался академик, в разные периоды было официальным курсом партии. Так, расширение посевов зерновых на 50 млн. га за три года (с 1931 по 1934) запланировано в первой пятилетке. А тотальная централизация и единое научное управление ВАСХНИЛу навязаны приказом Наркомзема в 1930 году. Единственный «спорный» вопрос о «вредительском» распространении кукурузы сегодня можно решить даже на уровне буренок. И если бы не отдельные крайности Никиты Хрущева, которые закрепили за этой культурой далеко не лестную славу, кукурузе в нашей стране давно пора отлить памятник из чистого золота. Не одной буренке она спасла жизнь в самые тяжелые для нашей страны годы. Хотя борьба за эту культуру продолжается и по сей день.

Но время Вавилова – это время гением и дилетантов. Время планомерной отупизации нации. Первые, сказав свое слово, оказывались за решеткой, вторые занимали их места в науке, занимаясь псевдонаукой.

Точно такой же вариант, как считают многие исследователи (см. Письмо Вавилова к Берии), по-видимому, собирались «провернуть» и с Николаем Ивановичем. Вспомним судьбу талантливого ракетостроителя С.П.Королева, осужденного на 8 лет, арестованного в 1938 г. за то, что якобы входил в троцкистскую организацию, осужденного на 8 лет. До 27 июля 1944 г. он работал в системе спецслужб НКВД, оставаясь в заключении, конструируя новую космическую технику. И таких примеров тысячи. И, тем не менее, думаю, что Вавилов с самого начала своего ареста был запрограммирован на смерть. Сталину, был нужен грандиозный материал о вредительстве в сельском хозяйстве по типу дела о «промпартии», для того, чтобы оправдаться в глазах народа за «перегибы» (если тот чудовищный шквал арестов, расстрелов и ссылок можно так назвать) в период коллективизации, за голод, 1933 г., унесший миллионы жизней. Вавилов был завершающим звеном в цепи арестов 1930-1940 гг. Среди аграриев уничтожены Управделами СНК Горбунов, вице-президент ВАСХНИЛ Бондаренко, академик и президент ВАСХНИЛ Мейстер, селекционеры Таланов и Тулайков, президент ВАСХНИЛ Муралов и зам. наркома земледелия СССР Гайстер – вот далеко не полный перечень «членов» так называемой нелегальной «трудовой крестьянской партии», которую якобы и возглавлял Вавилов. Уже в 1932 г. от арестованных «членов» этой партии Чаянова, Литошенко, Юровского, Тейтеля и Кондратьева требовали одного – признать своим негласным руководителем Вавилова. Никто из них на предательство и ложь не пошел. Показательно, что они, так же как и Николай Иванович, были запрограммированы на смерть. Вначале постановлением коллегии ОГПУ от 26 января 1932 г. их приговаривают к лишению свободы, затем особым совещанием при НКВД СССР в июне 1935 г. срок заключения был продлен, а в 1937 г. без каких-либо объяснений все они были приговорены к расстрелу. НКВД в свидетелях не нуждалось. Однако те, кто клеветал и доносил, пользовались их особым расположением. Так, Сидоров 3 сентября 1937 г. написал пасквиль на Вавилова о вредительской деятельности ученого. Вскоре он дослужился до поста заместителя директора ВИРа, разумеется, после ареста Вавилова. А когда тайное стало явным (в 1966 г.), Ленинградский обком партии подыскал ему равнозначную должность в другом институте. Шлыков за усердные филерские «исследования» до старости заведовал отделом все в том же ВИРе (?!). Якушкин, завербованный сотрудниками ОГП с 1931 г., стал профессором и заведующим кафедрой ТСХА, а Шунденко благополучно закончил свою карьеру в органах КГБ. Уже через 67 дней после того, как Вавилов был арестован, на заседании научного совета ВИРа 24 голосами «за» при одном воздержавшемся кандидатура Лысенко была выдвинута на соискание Сталинской премии…по инициативе И.В.Сталина! Случайно?

Хвату показалось, протокола, записанного с помощью стенографистки, с «признаниями» академика недостаточно, и он, перепечатав для большей гарантии двенадцать страничек «драгоценного материала», заставил ученого переписать его собственноручно и расписаться на каждой странице. Первый круг допросов завершится, и Вавилова оставят в покое до марта 1941г. Единственно, что окажется непонятным в этой истории с «признанием», - слишком быстрое согласие на такие показания. И кого? Вавилова – человека, который, рискуя жизнью, обследовал почти половину планеты. В Тегеране и Афганистане, в Северной Африке и Сомали он шел буквально под пулями к своей цели...

1924 г. Афганистан. Нужно срочно попасть в кишлак. А там второй день не утихает перестрелка. Спутник Вавилова Д. Букинич вспоминает: «Говорю ему: Николай Иванович, нельзя ехать, Вас там непременно убьют. Ничего, ничего, батенька, в другой раз мы сюда не попадем. Вы меня подождите. Взял палку, привязал к ней белый носовой платок и один поехал в селение».

И подобных эпизодов сотни. О мужестве и хладнокровии ученого ходили легенды. И вдруг двенадцать дней?! Что его сломило, заставило оклеветать себя? Пытки? Бессонные дни и ночи? Увы, понять Вавилова может только Вавилов. Но некоторые догадки выскажу. Действительно, на первых допросах он отрицал все, надеясь, что арест – случайность. Но Хват быстро развеял все сомнения академика, предъявив ему 38 выписок из следственных дел тех, кто уже был осужден и уничтожен до ареста Николая Ивановича. Все они «изобличали» ученого во вредительской деятельности (Как выяснится в 1955 г., все выписки были чистейшей фальсификацией.) Во-вторых, Хват чистосердечно признался упрямому академику, что если он и дальше будет упорствовать, то в соседней камере окажутся его родные и жена с сыном. А что с его женой вытворять будут на глазах учёного, чтобы знала из-за кого здесь оказалась он (Хват) уточнять не будет. ( Чудовищная логика! ( Из воспоминаний Филатова). Более того, Хват «любезно» согласился не поднимать вопроса о якобы шпионской деятельности ученого и обещал после «признания» выдать бумагу и карандаш для работы ученого в тюрьме. Действительно, до марта Хват держал свое слово, и Вавилов написал «Историю развития земледелия (мировые ресурсы земледелия и их использование)». И это в немыслимых условиях тюрьмы, без единого справочного материала под рукой, все по памяти! Труд, для разработки которого потребовались бы исследования нескольких институтов и не одного года! Нетрудно представить, на каком творческом подъеме был Николай Иванович до ареста! Думаю, он понимал и отчасти был готов к тому, что потомки о его деятельности в первую очередь будут судить по научным трудам. Понимал, что власть Лысенко и ему подобных – надолго. Знал, что многих из его товарищей во время допросов доводили до такого состояния, что они не только писать – думать не могли, повторяя в бреду «признания». Вавилову нужно было спасать семью! Вавилову нужно было время, чтобы завершить свой, может быть, самый главный труд жизни, к которому он и шел все годы своей научной деятельности. И он решился на компромисс. Понимая, что ни возраст, ни состояние здоровья не позволят дождаться справедливого решения суда. Слишком много примеров прошло перед его глазами, когда он еще был на свободе. Более того, Хват за «чистосердечное признание» обещал небольшой срок и приемлемые условия для дальнейшей работы, даже в условиях тюрьмы. И Николай Иванович принял предложенную игру. Но в марте Хват резко меняет тактику. Сталину мало признаний академика в развале сельского хозяйства страны. Нужно, чтобы главный «вредитель» был иностранным шпионом из капиталистической страны. Тогда «дело Вавилова» прогремит на весь мир, и оправдает арест академика перед заграничными учёными и потомками. Думаю, что если бы к тому времени был налажен контакт с инопланетянами, Вавилову обязательно «пришили» бы связь и с ними, настолько модно было изобличать «иностранных шпионов». Однако Николай Иванович, пройдя все круги ада хватовских допросов, ни одного признания в шпионской деятельности не подписал. Неизвестно, чем бы кончился этот «диалог» ученого со следователем, если бы не война. Однако Хват не откажется от мысли приобщить ученого к лику «иностранных шпионов», и 29 июня он подшивает к «делу» как «изобличающий материал» якобы обнаруженную при обыске... фотографию небезызвестного лидера Временного правительства А.Ф. Керенского, чьим сторонником якобы и был Вавилов (?!). Однако глупость следователя (увы, иного определения сему действию Хвата нет) на суде не заметят или не захотят заметить, посчитав обвинительное заключение Хвата правдивым и сомнению не подлежащим. Как, впрочем, и дело «соучастника» Вавилова, выдающегося генетика с мировым именем Георгия Дмитриевича Карпеченко (погибнет в заключении в 1942 г.). На первом же допросе он заявил, что его опыты по удвоению набора хромосом имели... антисоветский характер. Увы, на суде это признание приняли за чистую монету... Кстати сказать, в «Следственном деле» соучастниками Вавилова будут проходить директор Всесоюзного института сахарной свеклы, профессор Борис Аркадьевич Паншин, директор Института удобрений Антон Кузьмич Запорожец (погибнут в заключении в начале сороковых годов) и Леонид Ипатьевич Говоров, профессор, доктор биологических наук, ближайший сподвижник Вавилова. Примечателен путь создания этой группы. Последнего взяли за то, что, узнав об аресте учителя, бросился на прием к Сталину, но принят не был. Задержали сотрудники НКВД. Паншина и Запорожца друзьями Вавилова не назовешь, однако оба в свое время пытались помешать стремительной карьере Лысенко.

КАК УБИВАЛИ Н.И. ВАВИЛОВА

АКТ О СМЕРТИ ЗАКЛЮЧЕННОГО

Мною, врачом Степановой Н. Л., фельдшерицей Скрипиной М. Е., осмотрен труп заключённого Вавилова Николая Ивановича рожд. 1887 г., осуждённого по ст. 58 на 20 лет, умершего в больнице тюрьмы № 1 г. Саратова 26 января 1943 года в 7 часов _ минут. Телосложение правильное, упитанность резко понижена, кожные покровы бледные, костно-мышечная система без изменений. По данным истории болезни, заключённый Вавилов Николай Иванович находился в больнице тюрьмы на излечении с 24 января 1943 года по поводу крупозного воспаления лёгких. Смерть наступила вследствие упадка сердечной деятельности.

— Акт о смерти заключённого, Дежурный врач Степанова, дежурная медсестра Скрипина, Государственный архив РФ.

Универсальное заключение. Такое можно выдать любому умершему на трамвайной остановке от воспаления легких. И не обязательно в 43 г. Уже в 1989 г. в актах, констатирующих смерть вольных лиц, о тюрьме знающих только понаслышке, мне приходилось читать десятки подобных бесстрастных выводов: «смерть наступила вследствие упадка сердечной деятельности». Поистине и через века будет верна эскулаповская аксиома: «Нет в жизни ничего постояннее, чем смерть!» Вот и штампуют подобные выводы лекпомы степановы, а уж дежурным медсестрам остается с ними только соглашаться. Но что, же действительно произошло?

Вспоминает бывший надзиратель I категории Саратовской тюрьмы № 1 Василий Прокофьевич Игнатьев: «Когда Вавилова пригнали, была война. К нам стали поступать большие этапы заключенных из городов, которые уже заняли немцы или где немцы были на подступах. Нагрузка огромная. Заключенным не то, что лежать – сидеть негде было. Особенно тяжело стало с прибытием московских этапов. Их с вокзала гнали по дороге толпой. Они, конечно, долго в пути находились, потому что везли их в «телячьих» вагонах, долго держали на станциях, пропуская вперед эшелоны с военным обмундированием, с войсками, с эвакуированными. По нынешним временам из Москвы до Саратова за сутки доехать можно, а заключенных везли неделями. А когда этап, где был Вавилов, пригнали, мы его не в камерах, а во дворе разместили, там, где в обычное время заключенных прогуливали. Женщин, мужчин – всех вместе. Ведь тогда из Москвы под метлу и рецидив, и политических, всех выгребали. Этап огромный был. Многие так и не доехали до Саратова, в основном из тех, кто давно сидел. Держали несколько суток под открытым небом. Помню, у одной женщины заворот кишок приключился. В туалет все стеснялась попроситься. Вавилова запомнил сразу. Кто-то из конвоя мне сказал, когда документы у Вавилова проверял, что он довел страну до голода, сорта заставлял сеять такие, что только зимой вызревали. Ну, я-то деревню хорошо знал. Все там вызревало, только убирать было некому. Понимал, что это ложь. Фамилия удивила. Ведь тогда Цицин, Лысенко, Мичурин гремели, а про Вавилова ни слова. А тут вдруг такой крупный вредитель-аграрий. Стоял как-то в стороне ото всех. Хоть и обросший был, а все-таки ото всех своей интеллигентностью отличался. Обыскивали долго, нас-то мало. Потом их надо сфотографировать, отпечатки пальцев взять, документы сверить, разделить по категориям. Держали суток трое, не меньше. Хорошо еще, дождя не было. Но ужасно холодно. Осень. Грязи и сырости без дождя хватало, а на третий день снег пошел. Конец октября. Но политические одеты так, лишь бы от ветра прикрыться. А вот на уголовниках шубы были, добротные. Потому что к заключенным по 58 статье относились хуже всех, и конвой, и надзиратели, и следователи, особенно уголовники. Они их за людей не считали. Делали что хотели. И изобьют, и разденут. И никто не вступался. Попробуй, мигом пособничество врагу народа пришьют, и рядом окажешься, а уголовники этим пользовались. И здесь во дворе сразу было видно: кто пышнее одет – уголовник, а кто чучелом стоит – политический. Но во дворе это еще рай был. Потому, что когда начали заталкивать в камеры, вот тут-то кошмар и начался. Запихивали толчком, как в трамвай переполненный, лишь бы дверь закрыть. Потому что в камеру, предположим, одиночку, заталкивали по десять - двенадцать человек. Как они умещались? Я вот сейчас даже представить не могу, как это могло быть, но это было». (Личное сообщение от 9.07.88 г.)

Но это было! 9 июля 1941 года был приговор, в котором ученого приговаривают к расстрелу, хоть он пытается убедить судей, что то, в чем его обвиняют, - откровенная ложь. Но его никто не слушает. Прошение о помиловании. 1 августа сообщено, что возбуждено ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР об отмене приговора, и не кем-нибудь, а лично Берией (!?). Однако Вавилов не собирается подачкой получать даже пока еще обещанную жизнь. В письме на имя Берии от 8 августа он предлагает конкретный план работ, которые в силах выполнить: «В связи с возбуждением Вами ходатайства о моем помиловании и отмене приговора Военной коллегии, а также учитывая огромные требования, предъявленные всем гражданам Советского Союза в связи с военными событиями, позволяю себе ходатайствовать о предоставлении мне возможности сосредоточить работу на задачах наиболее актуальных для данного времени по моей специальности – растениеводству.

1. Я мог бы закончить в течение полугода составление «Практического руководства для выведения сортов культурных растений, устойчивых к главнейшим заболеваниям».

2. В течение 6 – 8 месяцев я мог бы закончить при напряженной работе составление «Практического руководства по селекции хлебных злаков», применительно к условиям различных районов СССР. Мне также близки области субтропического растениеводства, включая культуры оборонного значения, как тунговое дерево, хинное дерево и др, а также растения, богатые витаминами. Весь свой опыт в области растениеводства, все свои знания и силы я бы хотел отдать полностью Советской власти и моей родине, там, где я мог бы быть максимально полезен (Следственное дело № 1500, т. 1).

Бутырская тюрьма.

8.VIII.1941 г. к. 49 Николай Вавилов»

Да, это было. И личное ходатайство Берии было. Но странное, надо сказать, «участие». Не проще ли было его проявить до суда. Но... Увы, такова тактика высочайших интриг. Вначале «постращать», показать власть, а затем, насладившись унижениями и убедившись, что «объект» окончательно сломлен, смилостивиться. Было «участие», но чем оно кончится. 15 октября очередной посланец от «всемилостивейшего» посетит Вавилова и пообещает в течение 2 – 3 дней «предоставить полную возможность научной работы как академику...» (Из заявления на имя Берии от 25.04.42 г.) Однако, уже через три часа заключенного Вавилова этапируют в г. Саратов, опять же в камеру смертников. Эвакуация понятна. Немцы стояли под Москвой. Но почему в составе к смертникам? Очевидно одно. Вавилов по-прежнему не собирается танцевать под лысенковскую дудку, а предлагает собственные, оригинальные научные разработки. И ему дают время «подумать» в бывшем карцере, приспособленном под камеру Саратовской тюрьмы № 1. Аналогичный вариант проворачивают с еще одним упрямцем, директором Института мировой литературы академиком Иваном Капитоновичем Лупполом, 1895 года рождения, арестованным 20 сентября 1940 г. За день до суда над Вавиловым, 8 июля, Луппола приговорят к высшей мере по ст. 58-8, 10 ч. 1,. 58-11. Было и 23 июня 1942 года, когда Президиум Верховного Совета СССР высшую меру наказания заменит обоим 20-ю годами лишения свободы в ИТЛ. В один день вместе с Вавиловым армвоенюрист Ульрих подпишет помилование и Лупполу. И 4 июля 1942 года официальный документ прочтут обоим, но до этой даты был год и тайный ужас перед каждым криком надзирателя: «Выходи с вещами». С каждым стоном открываемых дверей, торопливым шагом надзирателя... Только переживший такое сполна может понять, в каком напряжении прошел этот год. С какой страшной болью и мучительной надеждой был прожит каждый день в ожидании то ли помилования, то ли исполнения приговора. И это было... Разумеется, совместное пребывание обоих академиков в карцере также не случайность. Однако помилование не спасет ни первого, ни второго, а только оттянет смертный приговор. Более того, как убеждают свидетельства очевидцев и документы, Вавилова спасать никто не собирался, никакой возможности работать, предоставлено не было. За последний год жизни даже клочка бумаги не выдали (кроме редких листочков для заявления в вышестоящие инстанции). По-видимому, вместе с приказом о помиловании был и другой, «неофициальный» и нигде не запротоколированный: «Создать все условия для уничтожения Вавилова». Невероятно? Но вновь вернемся в тот промозглый осенний день 41 года, когда «пригнали» этап в Саратовскую тюрьму. Василий Прокофьевич не ошибся. Две недели, с 15 по 29 октября, тащился эшелон с заключенными из Москвы в Саратов. Три дня на шмон, и только в ноябре заключенные попадут в камеры.

Вот как описывает первые дни пребывания Вавилова бывший заключенный Николай Михайлович Паржин, по чистой случайности встретивший в застенках 3 корпуса Николая Ивановича: «3 корпус – старинная тюрьма с полуметровой толщиной стен, сводчатые потолки, бывшие камеры одиночки с 1937 года стали иметь по 2-3 койки (по-видимому, с большим наплывом заключенных), маленькое окошечко с «ежовским намордником» – виден только клочок неба. Гигантский склеп, больше 100 камер, но в корпусе могильная тишина, надзиратели зимой и летом обуты в валенки. Питание отвратительное, за малейшее нарушение – карцер, расположенный в подвале. В карцере абсолютная тишина и темнота, койки нет, на полу вода, крысы, 300 гр. хлеба и один раз за 3 дня черпак баланды. Однажды утром, когда мы ожидали прогулку, открылась дверь и к нам втолкнули человек 15. Кое-как разместились на полу, на койках, у двери, у параши. На первые наши вопросы: «Кто и откуда?» - получили ответ: «Из Москвы... Бутырки...» Вновь прибывших не кормили целые сутки, спали они перед этим во дворе на булыжниках. Вскоре им выдали по пайке хлеба, который был моментально съеден, а когда нас пригнали в баню и все разделись, то я настолько был поражен их видом, что почти не мылся. Я и не мог себе представить, чтобы живой человек мог так выглядеть! Буквально кости и кожа, руки как палочки, мышц нет, вместо ягодиц сине-коричневые мешочки, а ноги у большинства – слоновые фиолетового цвета... А они с наслаждением мылись под душем и еще терли друг другу спины, шутили и даже смеялись?! В камере постепенно перезнакомились, узнали, кто и что. Всех я не запомнил, а только Н.И. Вавилова и некоторых заключенных, с которыми встретился через месяц в Балашовской тюрьме в общей камере (человек 40), где нас держали до января 1942 г., оттуда мы ушли этапом на Северный Урал. Разговоры в камере велись в основном о войне и еде – сильно мучил голод. Вавилов, насколько я помню, говорил мало.

Помню только, он в первый же день сказал: «А я ведь жил и работал в Саратове в свое время. Хороший городок на Волге... Не думал никогда, что приеду в Саратов в «телятнике».

Из хлебного мякиша сделали шахматы – каждый внес свою долю и по очереди играли, тем более что в камере завалялась замызганная картонная шахматная доска. А когда однажды утром шахматы исчезли, кто-то ночью их съел, поднялся скандал, все возмущались, а Н.И. Вавилов и с ним еще один заключенный, бывший священнослужитель, стали всех успокаивать, и шум постепенно утих. Получил я на руки обвинительное заключение и когда прочитал все, что там было написано, очень расстроился, так как был напуган той всей тяжестью предъявленных мне обвинений, и, решив, что меня расстреляют, - заревел. Прочитали и все остальные этот документ, ничего особенного не высказывали, только, помню, Н.И. Вавилов выразился: «И до детей уже добрались...» (Паржину едва исполнилось 15 лет). Но запомнил я Вавилова не по этому случаю. Он несколько раз вежливо обращался к дежурным надзирателям с просьбой дать ему бумагу и карандаш или предоставить возможность что-то написать. Это бывало, иногда давали бумагу или выводили в другую комнату, и человек писал. Наконец, открылась дверь, и в камеру вошел с брезгливой миной на лице старший сержант НКВД – начальник режима 3 корпуса. Одет он был изысканно: коверкотовая песочного цвета гимнастерка, ремень широкий, портупея через плечо, но без оружия, темно-синие галифе и шикарные хромовые сапоги «утиный нос», на голове фуражка с красным околышем и голубым верхом, маленький щегольский блестящий козырек низко надвинут на лоб. По внешнему виду и форме можно было думать, что он, по меньшей мере, полковник. – «Кто здесь просил бумагу?» – произнес он.

Н.И. Вавилов поднялся: – «Я».
– «Как твоя фамилия?»
– «Вавилов».
Минуту, помолчав, сержант произнес: - «Не будет тебе никакой бумаги». Николай Иванович что-то пытался сказать ему, но тот, прервав его, произнес:
– «А будешь глотничать – пойдешь в кандей. Там крысы научат тебя свободу любить!» Повернулся и вышел.

На другой день Н.И. Вавилов отказался от хлеба и всего остального, т.е. объявил голодовку, которая не произвела на дежурных надзирателей никакого впечатления, они оставались абсолютно равнодушными. Все его уговаривали отказаться от голодовки, не мучить себя, но он никого не слушал. Я был потрясен и не мог представить себе, как это можно не есть, ведь мы и так были голодные, как волки. Он угасал буквально на глазах, лицо стало желто-лимонным, глаза ввалились, губы посерели. Все потеснились, дав ему место на нарах. А вскоре в камеру вошли два человека в серых халатах, положили его на носилки и унесли. Помню, он слабо прощально улыбнулся и глаза какие-то отрешенные».(Личное сообщение от 01.09.87 г.).

Чего добивался Николай Иванович голодовкой? Предположить нетрудно. Если бы он хотел написать заявление, бумагу получил бы немедленно. Тюремщики на такие просьбы откликались охотно, даже в тот период. Но Вавилов, по-видимому, поверив последнему разговору в Москве и обещаниям посланника Берии о нормальных условиях для работы через 2-3 дня, добивался обещанного. После этого бунта с ним действительно «разберутся» и определят в так называемую камеру смертников. К стенам приладят нары и стол. Трое заключенных, Луппол, Вавилов и Филатов, проведут здесь вместе почти год. Мне приходилось беседовать не с одним бывшим надзирателем этой тюрьмы, работавшими в период 1941-1943 гг. Встречался и с некоторыми заключенными, чудом дожившими до наших дней. Все они отмечают особую жестокость со стороны уголовников к политическим, антисанитарные условия содержания – вонь, грязь, клопов, отвратительное питание, особенно ухудшившееся в годы войны: утром 300 г сырого, с мякиной хлеба и кипяток, на обед баланда – болтушка из муки, вечером ложка каши. Хлеб один раз в день. Ничего удивительного, что летом 1942 г. в тюрьме вспыхнула эпидемия дизентерии, которую первоначально приняли за... чуму. (Косвенно, но этот факт говорит об уровне знаний медперсонала тюрьмы). Больных срочно изолировали в одну из городских школ, приспособленную под больницу. Однако в тюрьме смерть продолжала косить сотни людей. Когда же, наконец, разобрались, что за «чума» косит заключенных, только развели руками: «А что можно сделать, война, в Ленинграде еще больше голодают». Кое-как вспышку удалось сбить крапивным супом и временно улучшенным питанием. Но уже к осени положение заключенных опять ухудшилось. И как позже мне расскажет судмедэксперт Зоя Фёдоровна Резаева, освидетельствовавшая трупы, – в день умирало 5-10 человек. Постепенно к этому привыкли... Но особо тягостное впечатление оставило посещение уже в этом году одной из камер, в которой находился Вавилов, и палаты № 11, где, судя по документам, он умер. В камере по-прежнему держат смертников, и осенью 1989 года в ней находился приговоренный к исключительной мере наказания некий М., изнасиловавший и убивший нескольких малолетних девочек. А в палате, рассказывая друг другу анекдоты, лежали двое с венерическими заболеваниями или, как один из них выразился, «в предспидовом состоянии». Что ж, ему шутить можно. Также за убийство этот «поклонник Венеры» получил всего лишь 9 лет.

Страшное столетие. Если раньше уничтожали безвинных, то теперь и виноватых щадим. За что? Чтобы показать свою гуманность? Но кому? Убийцам или убитым? Я не заметил раскаяния ни в словах, ни в глазах 15-летнего убийцы шестнадцатилетней девушки, а лишь сожаление, что «плохо девку прикопал, а то бы сейчас на воле пиво пил». У каждого времени – свои заключенные.

И пусть простит мне читатель это маленькое отступление. Слишком тяжело и трудно писать о тех чудовищных страданиях, которые пришлось пережить таким, как академик Н.И. Вавилов, но еще тяжелее понимать их бессмысленность, соизмеряя их с днем сегодняшним. Но вновь вернемся в 1942 год. Война. Первые победы советской армии, а здесь, в тюрьме, время как будто остановилось. Камеры по-прежнему переполнены. Еще бы, «врагами народа» объявляются уже не отдельные люди, а целые полки. Как вспоминает Н.М. Паржин, в 1941 году, когда немцы стояли под Москвой, через Саратов этапом прошел неизвестный полк новобранцев. Единственно, чем отличались от конвоиров – обрезанными полами шинелей. Их обвиняли в том, что подняли с земли разбросанные немецкие листовки. Поднимали, чтобы использовать бумагу на курево, но в НКВД расценили это по-своему – для дальнейшей агитации в частях армии. Всех, у кого нашли листовки, приговорили к различным срокам исправительных работ. Об этом же эпизоде вспоминает и бывший заключенный Вениамин Григорьевич Якушев из Пензы. Как он рассказывает, большинству из солдат не было и двадцати, полк набирался из солдат-сибиряков, большинство из которых не умели даже читать! Очень дороги и интересны воспоминания людей, не знавших Вавилова, но память о нем, о мужестве, которое проявил ученый в саратовских застенках, они хранят как семейную реликвию, передавая из поколения в поколение. Один из них Георгий Матвеевич Лозовский, бывший шофер. В 1942 г. его вызвали в НКВД и потребовали подписать якобы им данные показания на своего начальника. Лозовский отказался. Тогда ему заявили: «Ты еврей, а значит, Иуда. Ты обязан продавать людей». В ответ Лозовский запустил в следователя настольной лампой. Жестоко избитый, он попадает в одну камеру с неким Филатовым, осужденным только за то, что его дядя еще задолго до революции имел собственную пристань. Энкавэдэшникам показалось очень подозрительно, что племянник, имея специальность инженера по обработке дерева, работает в лесосплавной конторе, а стало быть, на Волге, рядом с бывшей дядиной пристанью. Отсюда один вывод – тайный враг советской власти, тоскующий о былых днях. То, что Филатову в 17 году было только девять лет, никого не смущало. Издевательствами и пытками они вынуждают Филатова «признаться» в заговоре против советской власти. К двенадцати арестованным по этому сфабрикованному «делу» планируют добавить и... Лозовского. Но орешек оказался не по зубам. Георгий Матвеевич ни одного обвинения не подписал. И тогда разъяренные следователи отправляют несговорчивого еврея в штрафной батальон на фронт. Казалось бы, ниточка оборвалась. Филатов приговорен к расстрелу, отправлен в камеру «смертников» до вызова. Лозовский воюет. Однако судьбе было угодно еще раз свести их. Доведенного до истощения Филатова после апелляции приговаривают к 10 годам ИТР и... отправят домой умирать, так сказать, сактируют, разумеется, не бесплатно. Да! И такое было возможно в те жестокие времена. Естественно вытворяли нелегально, надеясь, что война все спишет! А Лозовского, за проявленное мужество во время боевых действий, награждают краткосрочным отпуском домой. Как вспоминал Лозовский: «Приехал, а дома хуже, чем на фронте. Голод, топить нечем. Семья пять человек. Пошел в Волго-Камский лесосплав выпросить хоть немного дров. В конторе увидел человека, которого даже сразу не узнал. Это был Иван Федорович Филатов, точнее то, что от него осталось, – скелет, обтянутый кожей. Филатов притащился, именно так. Слово «пришёл» к этому ходячему трупу я применить не могу. Он умолял бывших товарищей помочь с дровами. То, что он мне рассказал о сокамерниках Вавилове и Лупполе, меня потрясло..."

Но уже нет в живых Георгия Матвеевича, хотя свой рассказ, услышанный от Филатова, он успел передать писателю Марку Поповскому. И поныне помнит этот рассказ и сын Владимир Лозовский. Многие факты из его воспоминаний уже приводились в очерке. Осталась последняя страница: «Вавилов в камере завел чтение лекций по истории, биологии, лесотехнике. Читали, разумеется, по памяти, поочередно, все трое. Рассказывали в полголоса, при громком разговоре надзиратель открывал дверь или смотровое окошко и приказывал разговаривать только шепотом. Так проходил день за днем: утром после завтрака – лекции, после обеда снова лекции до ужина и сон. Подъем в шесть часов. Даже в условиях тюрьмы Николай Иванович держался очень стойко, ободрял товарищей. Из разговоров между Лупполом и Вавиловым Филатов понял, что в своем аресте Вавилов винит Лысенко и Сталина. Очень много не лестного было сказано в адрес Яковлева. К сожалению, деталей не помню. Единственно, что четко осталось в памяти, это короткий разговор. Луппол предложил Вавилову написать письмо о помиловании Сталину. Николай Иванович категорически отказался, сказав: «Если бы я был нужен Сталину, он бы меня сюда не запрятал. И вообще Сталину важно мнение людей, а не сами люди...»

Дальнейшие события развивались, как в хорошем детективном романе. 4 июля обоим академикам зачитывают постановление о «помиловании». (Если можно назвать 20 лет ИТР помилованием. Исходя из этого срока, в 75 лет должен освободиться Вавилов, и в 68 – Луппол). Реально ли прожить в тех условиях, в которых они содержались, хотя бы половину этого срока? Вряд ли. И хотя Луппола вскоре отправят в Мордовские лагеря, в 1944 г. его не станет. Выкупленный Филатов умрет еще раньше, не прожив и месяца на «свободе». Да и смерть Ивана Федоровича не следствие голодных тюремных дней, а скорее жестоких пыток, которым он подвергался во время следствия. «Правдоискатели» переусердствовали, отбив подследственному почки и легкие. Вавилов останется один. Но никаких условий для работы ему создано не будет. Более того, к нему в камеру подсадят якобы сумасшедшего, который постоянно будет отнимать жалкие крохи, предназначенные ученому с тюремного стола. Случайность? Думаю, нет. И доказательство тому документы, констатирующие смерть ученого. Вчитаемся в них.

         Документ 1. от 24.1.43 г.

На(чальнику) Сар(атовской) тюрьмы № 1 НКВД. Ст(аршему) (лейтенанту) г(осбезопасности) т. Ирашину. З/к Вавилова Николая Ивановича 1887 года рождения осужд(енного) по ст. 58 на 20 лет, необходимо направить в больницу. Т – 39,6 Диагноз Воспаление легких? (перевод с латыни, вопросительный знак стоит в документе. – Прим. А.А.) Корпус № 3, Камера № 57. Фельдшерица (подпись неразборчива)

Но просто так в тюремную больницу даже с такой температурой попасть невозможно. Болен ты или не болен – решает не фельдшерица, а комиссия из нескольких врачей. Так рождается

Документ 2, от 25 января.

Выписка из протокола № 137.

«1943 г. января 25-го дня, комиссия врачей больницы НКЗ при Саратовском изоляторе с/п (следственно-пересыльном – А.А.) в составе председателя начальника тюрьмы ст. лейтенанта тов. Ирашина и членов врачей – ст. инспектора т.о. (тюремного отдела) Турецкого, начальника санчасти Тверитина и врача Талянкера Освидетельствовали: Вавилова Николая Ивановича, 1887 года рожд. Жалобы на общую слабость. Объективные данные: Истощение, кожные покровы бледные, отечность на ногах. Находится в больнице.

Диагноз: Дистрофия, отечная болезнь.

Постановление комиссии: подходит под перечень болезней пункт № 1» Последняя фраза означает, что умирающему академику разрешили лежать на койке и пользоваться лекарствами, разумеется, если таковые имелись. Что поражает – два диагноза, явно непохожих, недаром фельдшер после своего ставит вопросительный знак.

Документ 3. История болезни.

Также отмечает: жалобы больного на боль в груди, жар, кашель, сильная слабость. Болел цингой. И окончательный диагноз – воспаление легких и энтерит. Здесь же указано, что уже вечером температура больного упала до 37,3. Решение врачей взять у больного кровь для анализа РОЭ и мокроту на ВК, а также выписаны столовое молоко и банки (?!).

Документ 4.

«Заключение судебно-медицинской экспертизы от 5 февраля 1943 г. На основании данных протокола судмедисследования (здесь и далее транскрипция документа – А.А.) трупа Вавилова Николая Ивановича 65 лет (в действительности ученому было только 55!), вскрытого в покойницкой Сар тюрьмы № 1 согласно предложения нач. сан. части (т.е. судмедэксперт истории болезни не видел, что и подтверждает З.Ф. Резаева!) 30.1.43 г. – следует заключить: Смерть его последовала от долевой бронхо-пневмонии, на что указывает: наличие плотных нижних долей легких и неравномерной плотности верхней доли левого легкого, темно-красного цвета, на разрезе сероватыми слегка выбухающими островками, тонущими при опускании в воду. Наличие мутно-кровянистого отделяемого содержимого разреза при сдавливании и гиперемии слизистой трахеи и бронхов. Смерть ненасильственная.

Ст. судмедэксперт Резаева

Документ 5.

Из «Акта № судебномедицинского вскрытия» пункт III. Труп мужчины на вид 65 лет, роста среднего, телосложение среднее, питание резко пониженное, кожа бледная, подкожная клетчатка отсутствует...” Акт также написан Резаевой.

Как ни больно публиковать эти строки, да вынужден. Слишком много различных версий о смерти ученого и поныне. Хотя документы, приведенные выше, единственны, но и они противоречивы. Отчего умер Вавилов? От дистрофии или воспаления легких? Кто прав? Комиссия из 4 человек или Резаева? Увы, никого из врачей, освидетельствовавших больного Вавилова, найти не удалось, но жива Зоя Фёдоровна. Спешу к ней. Каким же будет её заключение спустя 45 лет? Часть нашей беседы приведу дословно.

– Зоя Фёдоровна, противоречат ли данные истории болезни, направления комиссии и Вашего заключения?
– Противоречий между данными истории болезни, результатами вскрытия и описанием в справочной медицинской литературе заболеваний, диагностированных у Н.И. Вавилова, нет. Это касается как болезни недостаточности питания алиментарной дистрофии, которую Н.И. Вавилова следует признать основной, так и пневмонии, которая явилась осложнением алиментарной дистрофии. – Но термина «алиментарная дистрофия» нет, ни в одном из документов.
– Верно. Термины «алиментарная дистрофия», «алиментарное истощение» были приняты впервые в 1942 г. в блокадном Ленинграде. До этого времени болезнь недостаточности питания называли «отечная болезнь», «голодный отек», «безбелковый отек». Вполне понятно, что в январе 1943 г. термин «алиментарная дистрофия» еще не имел широкого применения в медицинской практике, и врачи, освидетельствовавшие Н.И. Вавилова, не могли его употребить. Они пользовались принятой ранее терминологией и вполне законно назвали его заболевание «Дистрофия. Отечная болезнь», что полностью соответствует современному понятию «алиментарная дистрофия».
– Выходит, самый точный диагноз поставила комиссия врачей? И именно дистрофия послужила причиной смерти ученого?
– Больные алиментарной дистрофией чрезвычайно склоны к осложнениям, из которых наиболее часты бронхиты и пневмония, энтероколиты и туберкулез. На болезнь недостаточности питания указывают, во-первых, данные истории болезни, где отмечено, что больной истощен, ослаблен, кожа бледная, аппетит плохой; во-вторых, данные выписки из протокола № 137 от 25.1.43 г. и данные акта вскрытия трупа от 30.1.43 г., где указано: «питание резко понижено, подкожная клетчатка отсутствует (!!!), мышцы слабо развиты»; кроме того, отмечено повышенное количество жидкости в полости живота (500 мл), что свидетельствует о наличии асцита. Однако заключение: «Смерть Н.И. Вавилова последовала от долевой бронхопневмонии «правомерно», так как непосредственной причиной смерти Н.И. Вавилова была только пневмония, которая развилась как осложнение алиментарной дистрофии. И потом не забывайте – это лишь медицинское заключение, констатация последних мгновений! – А как отнестись к тому, что в «Акте о смерти заключенного» указывается: «смерть наступила в результате упадка сердечной деятельности»? Это же ничего не выражающий штамп. – Верно. Штамп. Но такова медицина. Сердечно-сосудистая система сильно страдает и при алиментарной дистрофии и при пневмонии. В данном случае сочетание обоих заболеваний. – Можно ли было спасти Вавилова? – В больнице, разумеется, нет. Судя по документам, он поступил только за 2 дня до смерти. По сути, в предсмертной агонии, обратите внимание, как резко упала температура. Утром 24 января было 39,6, а вечером уже 37,3. Но его можно было спасти за две недели до поступления в больницу. Более того, это и должны были сделать, но не сделали. – Значит, кому-то была выгодна смерть академика? – Скорее всего. Уже за 5-7 дней до смерти был настолько ослаблен и истощен, что вряд ли мог самостоятельно ходить и есть. Разумеется, это не могло пройти незамеченным. О его состоянии было доложено, кому следует. А меры не приняты. Явно сознательно. И потом, Вы, кажется, говорили, что незадолго до смерти к академику подсадили сумасшедшего, который отнимал у него пищу, наносил побои. Заверяю Вас, действительно умалишенные находились в соответствующих заведениях, а не в тюрьме. Думаю, что спектакль с сумасшедшим не случайность, как и то, что умирающего академика только за 2 дня до смерти помещают в больницу!

Я, как автор, не собираюсь доказывать, как конкретно убивали Николая Ивановича Вавилова.Сколько людей, – столько и способов их убийства. Для меня ясно одно – спасать и исправлять свою ошибку сталинско-бериевский режим не собирался.И каким бы ни было медицинское заключение, истинная причина смерти академика Вавилова – убийство! Пусть не от пули, не на эшафоте или костре... Убит, потому что другой возможности расправиться с ним и ему подобными в то время не признавали! Весь спектакль с помилованием – лишь страховка от пристального взгляда потомков...

Напомню одно.Многие из тех, кто убивал вчера, сегодня благодушно живут на пенсии, воспитывают теперь уже внуков... пользуются всеми теми благами, которые отняли у других. Но ведь существует иск Совести, иск Памяти, иск не только ко времени, но и к конкретным виновникам трагедий тех лет. Рано или поздно имена подонков, судей, палачей будут названы! Этот иск срока давности не имеет!!!

Саратов – Москва – Ленинград

1984 - 1989 годы

От автора. Выражаю искреннюю благодарность всем, кто помогал в сборе материала: Евгении Михайловне Сенченковой – кандидату биологических наук, г. Москва; Лидии Васильевне Курносовой-Вавиловой, г. Москва; Нине Александровне Базилевской - доктору биологических наук, г. Москва; Александре Борисовне Белоглазовой, г. Саратов; Евгении Михайловне Даревской, Лидии Васильевне Сазановой, г.Москва, Василию Васильевичу Андрееву, г. Саратов … и многим другим, неравнодушным к судьбе Н.И.Вавилова.